Житейские воззрения кота Мурра

Луч надежды нас ведет
В бездне мрачного страданья;
Для того, кто жив, придет
Миг желанного свиданья!
Не заметишь, как пробьет
Час последний испытанья,
Как исчезнет муки гнет,
Как блеснет очарованье.

— О Боже милосердый! — прошептал дрожащим голосом старик. — Это она говорит мне с неба, ее нет уже более в живых!

Снова раздался мелодический голос и еще тише, совсем издалека донеслись смутные слова:

Смерть над теми не властна,
Кто в душе любовь лелеет;
Если сумрачна весна,
Луч осенний нас согреет!
Набежит любви волна,
Всю печаль твою развеет;
Счастья светлая страна
Неизменно зеленеет!

То замолкая, то опять звеня с новой силой, волшебные звуки усыпили страдающего старца; сон окутал его своими черными крылами. Но в сумраке усыпленного сознания яркой звездой вспыхнуло видение минувшего блаженства, и Кьяра опять покоилась на груди у мейстера, и оба снова были счастливы и юны, и злобный гений был не в силах возмутить блаженный мир их сладостной любви…

Издатель должен сообщить благосклонному читателю, что здесь кот опять вырвал несколько макулатурных листов: вследствие сего в этой истории, исполненной пробелов, произошел еще новый пробел. Однако, судя по счету страниц, недостает всего восьми листков, не представляющих, по-видимому, ничего особенного: ибо следующие страницы приблизительно составляют продолжение всего вышеизложенного. Итак, перейдем к этому продолжению.

…Никак не мог ожидать. Князь Иреней вообще был заклятым врагом всяких экстраординарных событий, в особенности если они непосредственно захватывали его персону. Посему он взял двойную понюшку табаку (что делал всегда в критических обстоятельствах) и, устремив на лейб-егеря уничтожающий фридриховский взгляд, проговорил:

— Лебрехт! Мне кажется, что мы, как лунатики, видим призраков и делаем совершенно ненужные вещи.

— Ваша светлость, — спокойно возразил лейб-егерь, — прогоните меня, как завзятого мошенника, если все не произошло совершенно так, как я рассказал. Я повторяю смело и свободно: Руперт — отъявленный негодяй!

— Как, — гневно воскликнул князь, — как, Руперт — негодяй, Руперт — мой старый верный кастелян, служивший княжескому дому целых пятьдесят лет, причем никогда ни один замок не заржавел, никогда не выказал несовершенств в запираньи и отпираньи? Лебрехт! Ты помешался, ты в полном неистовстве! Черт побери…

Князь поперхнулся, как всегда, когда ловил себя на желании клясться вопреки всякому княжескому достоинству. Лейб-егерь воспользовался этим моментом, чтобы поспешно добавить:

— Ваша светлость изволит горячиться и клясться, а между тем ведь нельзя же молчать, нельзя же не сказать правду.

— Кто горячится, — возразил небрежно князь, — кто клянется? Клянутся только ослы! Повтори-ка, братец, весь рассказ, так, вкратце, чтобы я спокойно мог обдумать, какие необходимые меры надо принять. Если Руперт действительно негодяй, тогда… Ну, тогда и будет видно, что нужно делать.

— Как я имел честь доложить, — проговорил лейб-егерь, — вчера, когда я с факелом провожал фрейлейн Юлию, мимо нас проскользнул тот самый неизвестный человек, который давно здесь шатается. «Постой, — подумал я, — я же тебя поймаю». Проводив до дому фрейлейн, я загасил факел и стал в темноте. Не прошло и нескольких минут, незнакомец вышел из куста и тихонько постучался у входной двери. Дверь открылась, показалась девушка, незнакомец вместе с ней прошмыгнул в дом. Это была Нанни. Ведь вы знаете, ваша светлость, прехорошенькую Нанни, которая служит у госпожи советницы?

— Coquin![153] — воскликнул князь. — Разве говорят с коронованными особами о разных хорошеньких Нанни? Однако, продолжай!

— Да, — проговорил лейб-егерь, — не ожидал я от Нанни таких скверных проделок. «Так, значит, — подумал я, — тут нет ничего, кроме самой обыкновенной любовной интрижки». Но все-таки я решил остаться и посмотреть, не кроется ли за этим еще чего-нибудь другого. Через некоторое время показалась госпожа советница, возвращавшаяся домой. Едва только она подошла к дому, как наверху раскрылось окно и незнакомец с невероятным проворством выскочил оттуда прямо на горшки с гвоздикой и левкоями, которые стояли под окном и которые фрейлейн Юлия каждый день поливала собственноручно. Садовник ворчит, негодует. Он стоит там с разбитыми черепками, хотел сам принести жалобу вашей светлости, да я не впустил его: негодник с раннего утра нализался.

— Лебрехт, — проговорил князь, — Лебрехт, это не иначе как имитация, потому что совершенно то же самое рассказано в опере сочинителя Моцарта, которая называется «Свадьбой Фигаро». Я видел ее в Праге. Говори правду, лейб-егерь!