Жити и нежити

Я не могла вдохнуть. Мне казалось, от этих холодных, безжалостных звуков я распадаюсь. Время рассыпалось, время остекленело и разлетелось осколками, и из-за них проступало, глядело на меня прошлое, – всё, чем я была когда-то, всё, о чём помнит Яр и что я спешу позабыть. И вот мне казалось, я вспоминаю. Того и гляди вспомню, только протяни руку – но меня сковал ужас. Я была нежитью, и я была его житью, я стояла на опушке Леса и рыдала, но не могла сделать ни шагу, не могла сделать ни шагу к нему. То, о чём играл Ём, меня не пускало.

И тут я ощутила в кулаке – жребий. Ём играл на границе слышимости, он был здесь и не здесь. Он был на пороге. Он навсегда покидал свой Лес, сумеречную зону сознания, отныне он был больше, чем мог, и я была частью его.

Границы раздвинулись, вдруг стало видно далеко. Я поняла, что Юлик исчез. Я поняла, что Цезарь следом за ним растворился в пустоте. Сдерживая страх, я взглянула на брата. Он сидел, смежив веки, и лицо его, прекрасное и прозрачное, как вода, было исполнено счастливой муки.

И тогда мой солнечный брат обернулся ко мне и открыл сияющие глаза.

«Доброй дороги, сестра. Я буду тебя ждать», – услышала я, хотя он не произнёс ни слова. Он исчезал так быстро, что я не успела пожать ему руку. Тёмное, полное предстоящей грозы небо, дальний лес и мягкая линия холмов проступали сквозь него яснее и яснее, пока он не растворился в них совсем.

На поляне повисла тяжелейшая, предгрозовая тишина. Я обернулась. Ём больше не играл, но стоял на сцене. Никто не хлопал и не кричал. И я узнала чутьём жити: они не поняли. Он сыграл лучшее, что мог, то, ради чего он жил, но никто из них не услышал, не понял, не мог этого понять. Им не хватало разума и сердца. Это было то, до чего им всем ещё не одно поколение жить. А золотая цепь, которой Ём был прикован к жизни, порвалась. Люди выкинули его из своей любви, как выбрасывает море своих тварей. И он остался один. Одиночество первого художника поглотило его.

Я посмотрела на сцену: Ём стоял против толпы, как на берегу океана. Он стоял, опустив руку с варганом, с тем самым, который мой брат достал из пустоты, стоял, опустив голову, и я не могла разглядеть его, но знала чутьём жити и нежити: он был счастлив.

Тогда я посмотрела на свои руки – они были прозрачны, как вода. Я посмотрела на свои ноги – через них было видно траву. Я сжала в ладони чёрную жемчужину, скользнула с кресла и пошла за сцену, куда уходил и Ём.

4

Я вошла в шатёр, как входят во сне – не заметив стен. Остановилась у входа. Он был один, сидел в центре на стуле, как полководец после победоносной битвы. Но нет ничего более опустошающего, чем победа.

Это был он и не он. Другие глаза, спокойные, светлые и глубокие, смотрели на меня. И музыка, та самая, которую он привёл в мир, звучала вокруг, хотя он её не играл.

Что такое совершенномудрый? Смерть не найдёт, куда вонзить свои когти, – вспомнила я и остановилась. Стояла и молчала. А он смотрел на меня и тоже молчал. То, что было в нас, превыше нас, то, что связало нас больше жизни и смерти, говорило за нас.

«Я здесь. Я пришла к тебе».

«Я рад».

«Я пришла не по своей воле».

«Жаль. Я хотел видеть тебя. Ты нужна мне».

«Ты знаешь, для чего я здесь?»

«Да».

«Я должна отдать тебе то, что ты от меня ждёшь».

Он улыбнулся. Мне показалось, что музыка стала громче.

«Поверь, я этого не хочу. Поверь, я не могу выбирать».

«Каждый из нас выбирает. Каждый свой шаг выбирает сам».

«Неправда! Поверь, не всегда! Если бы я могла, я бы уже растворилась. Я бы ушла вместе с братом. Но я не могу. Я здесь, потому что должна сделать то, ради чего я существую. Ты веришь мне? Скажи, ты мне веришь?»

Он улыбнулся. Музыка стала громче. Невидимая музыка, музыка ниоткуда. Его лицо было так спокойно, словно все жизни и смерти он носил в своей душе. Все жизни и смерти – свои и своих потомков, своих предков и предков их предков, и так бессчётное множество людей, рождённых и нерождённых, альфа и омега, зачинавшихся муками и умиравших с улыбкой – все они теперь были обречены на бессмертие, потому что он вобрал их. И только я – я одна не была спасена им. Я, жить и нежить, я оставалась на опушке Леса. Меня одну он не сыграл.

Я подошла ближе. Он поднял глаза и смотрел, как не смотрел никто из смертных. Я опустилась перед ним на колени. Я любила его в тот момент, как никогда. Я желала его в тот момент, как никого не желала. Мне хотелось кататься у него в ногах, целовать его ступни. Ведь ты их спасаешь, их, а не нас, это ради них, умирающих и являющихся снова, ты сегодня сыграл. Пусть они не поняли. Не услышали и не поняли. Это неважно. Пусть они отреклись от тебя, прежде чем трижды прокричал петух. Это не имеет значения. Зато теперь ты свободен. И ты их спас. А мы – мы проклятые, как всегда, брошенные, как всегда. Но боги видят: я не ревную тебя к людям. Я бы отпустила тебя и не тронула. Твой волос мне дороже бессмертия. Только я не могу. Лес видит. Я не могу. Это судьба. Судьба, а не я. Но если так, где же я? Что есть я? Ём, ответь!