Житие архиерейского служки

Клопы кусают меня, мне не спится. Ворота городские, нет таких в Париже, кроме Триумфальной арки; столица, на сердце французов похожая, никогда не затворена.

«Придите, – говорит она всем лицо земли покрывающим народам, – придите, белые, черные, свободные и в сообществе любви достойнейших женщин и наиобходительнейших мужчин, и свободных от угроз инквизиции, познайте во всякое время бытия удовольствие.

Придите, у меня нет ни застав, ни приблизиться вам воспрещающей стражи, прелестный зов мой слышен в краях света, и индеец, как и турок и сицилианин, как и россиянин, бегут, задыхаясь, оставляют свои правы и становятся парижскими жителями».

Не записывай, не запоминай.

О Париж, о прекрасные стеклянные дома! Я вижу со всех сторон одни только люстры и стекла, а это кофейные дома. Считается их в Париже девятьсот. Есть такие, которые на судебные места похожи, и в иных высшие приговоры о сочинениях и авторах заключают. Другие за политические кабинеты почитаются, и там-то люди изучают ведомости, как алгебраическую книгу.

В Париже потребны люди всякого состояния, лекари, кукольники, даже девки средней добродетели.

Оные девки, как гребцы, поворачиваются к судьбе своей спиной и к ней доплывают.

Кареты парижские, величайшей скрытности, перевозят с места на место женщин прекраснейших, избегая посмотрения.

Несчастье Икару случилось оттого, что он был не парижский житель. Ибо воздух парижский к подъему способен.

Кошельки на волоса там того же цвета, как платья.

О юноша, ничего так на свете сем не приятно, как сметь все делать. Эти моды прелестны. Модные товары составляют здесь музыку для глаз, клавесин цветов. Прелат, то есть священник, в модном платье, из дома в скрытой карете едет на любовное приключение.

Ночь приближается, а Париж кажется не менее блистающим. Ряды отскакивающих лучей составляют около Сены наипрелестнейшую иллюминацию, и назавтра солнце взойдет только для освещения прекраснейших путей, ведущих к обворожительным предместьям, где приятные домики находятся в излишестве.

А какая изобретательность, какие лошади, какое разнообразие упряжей! Только осетров не запрягают в парижские кареты!

Кирилл молчал.

Молчал Гавриил, думал неизвестно о чем. Может быть, о красоте Парижа, а может быть, и о Киеве, куполы которого начинали уже блистать за тусклыми стеклами комнаты.

– Желательно, – продолжал Кирилл, – чтобы колокольни в Париже были бы вызолочены. Кроме того, что это соответствовало бы французскому великолепию, это разнообразило бы город.

Архитектура в Париже, так сказать увеселяется, делая в образе строения домов забавные опыты.

Дома в Париже можно назвать пригожими уродами.

Архитектура свободна там, как писание: здания не утверждаются ни полицмейстером, ни епископом.

Почерки пера писательского там не менее быстры, как и языка обороты, и всякий там может ожидать, что будет обруган, – все для смеха поистине, ибо француз не зол.

Поговорим теперь о времени. В неделе есть только один день в Париже, как день есть вечность в нашем монастыре. Все там начертывается, печатается, все обнародуется. Месяц по множеству происшествий стоит там целого года…

Светлело; золотели, рыжели золотом киевские купола на белом венце лавры, криво надетом на главу зеленого Киево-Печерского холма.

Голубело небо. Пропадал в комнате свет свечи.

Кирилл задумался.

– Юноша, – сказал он, – причешись на завтрашний день. Помни, что самое лютое подчинение в Париже есть подчинение волосоподвивателям, и все их слушаются. Об остальном молчи. Бастилия есть единый предмет, о котором парижские жители молчаливы.

Киев

Как ни медленно монастырское время, но через несколько часов утро наступило.

Въезд в Киев преосвященного ознаменован был колокольным звоном Печерской лавры.

На другой с приезда день преосвященный со всем своим штатом пошел в предшествии начальника пещер на поклонение святым мощам, хранящимся в этих темных, ветреных подземных коридорах.

Долгий, с подземными закоулками ход, из-под сводов которого души преподобных, как говорят, вознеслись в селение небесное, был зрелищем необыкновенным.

По впадинам, лежащим по обеим сторонам, в небольших гробах, вероятно, вследствие тесноты помещения, скорченные лежали тела святых.

На, ящиках в стене висел даже нетленный младенец – из числа убитых в Вифлееме. Путь его в Киево-Печерскую лавру был неизвестен.

Митрополит киевский севского епископа принял и угостил отменно. Прочие монастырей начальники принимали иерарха с обыкновенной духовенству униженностью.

В один из дней пошел Кирилл посетить академические классы, в которых он когда-то учился.

Ученики риторских и богословских классов, одетые в смурые кафтаны и не носящие штанов, обступили Флиоринского, желая вступить с ним в спор богословский.

Один из риторов, подойдя к епископу, задал вопрос:

– Если бы турок и жид тонули вместе с христианином, то которого из них должно спасать скорее?

Архиерей ответил рассеянно:

– Того, который под руку попадется.

Этот ответ произвел в толпе большое движение.