Житие Дон Кихота и Санчо

А бдение Дон Кихота над оружием — не приводит ли оно вам на память бдение над оружием странствующего рыцаря во Христе Иньиго де Лойолы? Вот и Иньиго тоже накануне рождества 1522 г. провел ночь во бдении над своим оружием пред алтарем Богоматери Монтсерратской.^21 Послушаем, что говорит нам падре Риваденейра (книга I, глава IV): «Поскольку вычитал он из своих рыцарских романов, что новоиспеченные рыцари должны, согласно обычаю, провести ночь во бдении над оружием, он пожелал взять с них пример, как новоиспеченный Христов рыцарь, и сотворить духовное подобие рыцарского сего деяния, и провести ночь во бдении над новым своим оружием, жалким и плохоньким с виду, но по сути и по истине исполненным великолепия и мощи, ибо вооружился он противу врага рода человеческого; и всю ту ночь провел он во бдении пред образом Богоматери, временами стоя, временами же коленопреклоненный, и от всего сердца препоручал. себя Пречистой, и горько оплакивал грехи свои, и обещал, что в будущем постарается исправить свою жизнь».

Глава IV

о том, что случилось с нашим Рыцарем после того, как он выехал с постоялого двора

Выехал Дон Кихот с постоялого двора и, памятуя о советах башковитого его владельца, решил вернуться домой, чтобы запастись всем нужным и подыскать себе оруженосца. Был он не глупцом, что, не зная броду, суется в воду, но безумцем, что приемлет уроки действительности.

И по пути домой, где намеревался он «запастись всем нужным», из чащи леса послышались ему голоса, въехал он в лес и увидел крестьянина, который стегал ремнем мальчика, «обнаженного до пояса», и притом сопровождал каждый удар наставлениями. При виде сей экзекуции взыграл дух справедливости в нашем Рыцаре, и обратился он с гневными словами к крестьянину, пристыдил, что нападает на того, кто не в силах защищаться, и вызвал его на бой, как человека, поступающего низко. Крестьянин в ответ объяснил «кротким голосом», что мальчишка состоит у него в услужении, пасет стадо, и такой разиня, что у него пропадают овцы, а мальчишка еще смеет говорить, что хозяин наказывает его по злонравию, чтобы не платить жалованья; и, говоря так, мальчишка лжет.

«— «Лжет»! Ты это говоришь в моем присутствии, низкий грубиян! — воскликнул Дон Кихот. — Клянусь солнцем, которое нам светит, я сейчас насквозь проткну тебя копьем. Немедленно же уплати ему и не разговаривай, не то — клянусь Царем Небесным! — я одним ударом вышибу из тебя дух и прикончу на месте. Сейчас же отвяжи его!»

Обвинять ближнего во лжи? Да притом в присутствии нашего Рыцаря? Ведь, по представлениям Дон Кихота, кто обвиняет другого во лжи, тот и есть лжец, особенно когда обвинитель сильнее обвиняемого. В нашем низменном и унылом мире слабым обычно не остается других средств защититься от засилья сильных, а потому сильные, эти львы, объявили благородным собственное оружие — мощные клыки, хваткие когти — и подлым оружие слабых: змеиный яд, заячье проворство, лисью хитрость и чернильную струю кальмара; и наиподлейшим оружием объявили они ложь — оружие, за которое хватается тот, у кого не осталось никакого другого. Произносить слово «лжет» в присутствии Дон Кихота — да ведь это то же самое, что лгать в присутствии того, кому ведома истина! Сильный — вот кто лжет, лжет тот, кто привязал слабого к дереву и хлещет ремнем, да притом попрекает ложью. Лжет? А почему он, Хуан Альдудо, богатей, будучи пойман на месте преступления, усугубляет вину, выступая в роли обвинителя, то бишь дьявола? Всякий раз, когда хозяин берется вести дознание самолично, он должен заодно и брать на себя роль дьявола: только тогда может он вести дознание да измышлять обвинения. Сильный всегда выискивает доводы, приукрашивающие применение силы, в то время как всякое применение силы — само по себе довод, и прочие излишни. Когда вам намеренно и с силой наступают на ногу, лучше уж пусть промолчат, чем присовокуплять: «Прошу прощения».

Понурил богатый землепашец голову — а что еще ему оставалось, когда к нему обращалась с грозными речами сама истина, да еще вооруженная копьем? — понурил он голову и, не сказав ни слова, отвязал пастушонка, пообещав, под страхом смерти, заплатить тому шестьдесят три реала, когда воротятся они домой, потому как при себе денег у него не было. Мальчонка уперся было, не хотел идти, боясь новой взбучки, но Дон Кихот возразил, что хозяин его так не поступит: «Достаточно мне ему приказать, и он окажет мне почтение. Пусть он только поклянется рыцарским орденом, к которому принадлежит, и я отпущу его и поручусь, что он тебе заплатит». Пастушонок запротестовал, говоря, что хозяин его вовсе не рыцарь, а Хуан Альдудо, богач из деревни Кинтанар, но Дон Кихот ответил, что и среди Альдудо могут быть рыцари, «тем более что каждый из нас — сын своих дел». Принял же Дон Кихот крестьянина за рыцаря потому, что заметил копье его, прислоненное к тому же дубу, к которому была привязана кобыла; а кто, как не рыцари, пользуются копьем и как узнать их, если не по сей примете?