Житие Дон Кихота и Санчо по Мигелю де Сервантесу Сааведре, объяснённое и комментированное Мигелем де Унамуно

Нации, идущие путем войны и протекционизма,¹² живущие воинственным миром, угнетают народы. Не над нациями, а снизу, под ними, не в межнациональных военных союзах и не в дипломатических пактах, а в мучительном объятии тех, кто работает и страдает, вызревает братство, плодом которого может стать вечная евангельская истина. Придет день, когда самые почитаемые сегодня достоинства наций станут предметом жалости и осуждения для народов. Придет день — мы должны в это верить, — когда откроется сознанию христиан низкая ложь, что таится в варварском принципе римлян: «Si vis pacem, para bellum»,[69] и воцарится евангельское «Не противьтесь злому»;¹³ придет день, когда люди почувствуют, что без мира нет подлинной славы, славы христианской, а не язычески–рыцарской чести, день, когда сегодняшние утописты окажутся пророками, а наше историческое величие предстанет как суета сует. А если этот день сам по себе столь велик, что так никогда и не наступит, если это недостижимый идеал, неважно: мы должны к нему стремиться. Ведь недостижимой была и задача, вставшая перед нами, когда было нам сказано: «Будьте совершенны, как совершенен Отец ваш».¹⁴

Да умрет Дон Кихот, чтобы возродился к жизни Алонсо Добрый! Смерть Дон Кихоту!

Вернувшись в свою пещеру, Сехисмундо размышляет о сне нашей жизни и решает, что хочет поступать хорошо:

' Но, правда ли, сон ли, равно. Творить добро я намерен.

Санчо, оставив Дон Кихота, приходит к Алонсо Доброму, бессмертному:

О вечности надо помыслить: Это — нетленная слава, Где счастье уже неусыпно И величье непреходяще.¹⁵

Да умрет Дон Кихот, чтобы возродился к жизни Алонсо Добрый! Смерть Дон Кихоту!

Смерть Дон Кихоту!

ГЛОССЫ1 К «ДОН КИХОТУ»: ОСНОВА КИХОТИЗМА

Безумство каждого зиждется на его разуме; этим я хочу сказать, что безумец совершает безрассудные действия или говорит глупости, едва лишь в поле его зрения возникает то, что взволновало бы его, будь он в здравом уме, ибо, в сущности, безумцы немногим отличаются от людей здравомыслящих: последние в помыслах своих столь же безумны, хотя и не выдают себя ни в словах, ни в поступках.

Высказав подобное соображение, посмотрим, какова основа безумия Дон Кихота, а для этого приведем четыре отрывка из неувядаемого рассказа о его приключениях, хотя можно было бы привести их сорок, а то и более.

«Наконец, совершенно свихнувшись, он возымел такую странную мысль, какая никогда еще не приходила в голову ни одному безумцу на свете, а именно что ему следует и даже необходимо для возвеличения собственной славы и для пользы родной страны сделаться странствующим рыцарем, вооружиться, сесть на коня и отправиться искать по свету приключений, одним словом, проделать все то, что в романах обычно проделывают странствующие рыцари: восстанавливать попранную справедливость, подвергаться разным случайностям и опасностям и таким образом обессмертить и прославить свое имя» (глава I части первой).

Отсюда очевидно, что в основе безумия Дон Кихота лежит то, что в другом месте, в моем романе «Любовь и педагогика», я назвал «геростратством»,² то есть безумной жаждой бессмертия: если мы сомневаемся в том, что дух наш пребудет, она заставляет нас по крайней мере страстно желать бессмертия и славы для имени.

Бедняга Алонсо Кихано сошел с ума от чтения рыцарских романов и в сумасбродстве своем возжелал переселиться в них, чтобы была написана история его приключений и таким образом его имени были обеспечены бессмертие и слава. И мы видим, что, после первого своего выезда, очутившись в открытом поле, Рыцарь говорит себе так: «Когда в далеком будущем правдивая повесть о моих знаменитых деяниях увидит свет…»^3 — и все, что следует далее. Та же навязчивая идея преследует его во время всех приключений.

Когда, побежденный Рыцарем Белой Луны, он возвращался в свою деревню, дабы исполнить покаяние, на него наложенное, ему на пути встретился лужок, на котором по дороге в Сарагосу он наткнулся на «разодетых пастушек и нарядных пастухов, пожелавших создать и возродить здесь пастушескую Аркадию, — мысль столь необычная, как и остроумная»; там он предложил Санчо обратиться в пастухов, купив нескольких овец и «все прочие вещи, необходимые для пастушеской жизни»: он, Дон Кихот, назовется пастухом Кихоти- сом, а Санчо — пастухом Паисино, и они пойдут «по горам, лесам и лугам», распевая песни и радуясь. А в конце Рыцарь утверждает, будто все это прославит их «не только в наши дни, но и в грядущих веках» (глава LXVII части второй).

Верно говорят, что каждый сходит с ума по–своему.4 Кажется, будто здесь Алонсо Кихано переключается на иной вид безумия, однако подоплека остается той же: если он сделался странствующим рыцарем, чтобы «обессмертить и прославить свое имя», то и в аркадского пастуха думает обратиться, дабы прославить себя «не только в наши дни, но и в грядущих веках».

И бедняга Алонсо Кихано Добрый сознавал сам, сколь горек корень его безумия, как видно из прекрасного, на мой вкус просто прекраснейшего, места в его необычайной истории.