Житие Дон Кихота и Санчо по Мигелю де Сервантесу Сааведре, объяснённое и комментированное Мигелем де Унамуно

— Когда в далеком будущем правдивая повесть о моих знаменитых деяниях увидит свет…» — ну и все прочее, что, согласно Сервантесу, говорил себе в ту пору Дон Кихот. Ибо его безумие всегда стремится к своему средоточию, вечно взыскует славы и чести, надеясь на то, что в грядущие времена будет написана его история. В том и состояла греховность, а иными словами, глубоко человеческий корень его бескорыстного подвижничества, — в том, что искал в нем наш Рыцарь чести и славы и к подвигам стремился, дабы возвеличить свое имя. Но именно эта греховность и придала его подвижничеству — совершенно естественно! — глубочайшую человечность. Жизнь героя либо святого всегда устремлялась вдогонку за славой — преходящей либо вечной, земной либо небесной. Не верьте тому, кто вам скажет, что стремится к добру ради самого добра, без упования на награду; будь оно так и впрямь, душа такого праведника уподобилась бы телу без всякого веса — одна только видимость. Дабы хранить и приумножать род человеческий, нам был дарован любовный инстинкт и чувство любви между мужчиной и женщиной; дабы обогатить человеческий род великими деяниями, нам даровано было славолюбие. Все сверхчеловеческое, присущее совершенству как таковому, соприкасается с бесчеловечностью и в оной сходит на нет.

И среди нелепиц, которые нанизывал одну на другую наш Рыцарь во время первого своего выезда, прежде всего вспомнил он о принцессе Дульсинее Дарующей Славу, которая причинила ему горькую обиду, изгнав и с суровой непреклонностью повелев не показываться на глаза ее красоте. Славу завоевать возможно, но дело это нелегкое, и добрый идальго, нетерпеливый, как и всякий новичок, был в отчаянии от того, что проездил почти целый день, «не повстречав ничего такого, о чем стоило бы рассказывать». Не отчаивайся, добрый Рыцарь; героическое состоит в том как раз, чтобы принять как милость Божию те события, которые выпадут нам на долю, а не в притязаниях вызвать какие‑то события силою.

Но на исходе первого дня своих странствий в поисках славы он «вдруг увидел неподалеку от дороги, по которой ехал, постоялый двор» и подъехал к нему «в ту минуту, как начало смеркаться». И первыми, кого увидел он в мире за пределами своего селения, оказались «две молодые женщины из тех, что называются дамами легкого поведения»; встреча с двумя жалкими потаскушками была первой встречей в подвижническом его странствии. Но ему показались они «прекрасными девами[11] или прелестными дамами, вышедшими прогуляться перед воротами замка», за каковой он принял постоялый двор. О искупительная сила безумия! Очам героя девицы легкого поведения представились прелестными девственницами: на них падает отсвет его целомудрия, и оно карает их и в то же время омывает. Чистота Дульсинеи окутывает их и очищает в глазах Дон Кихота.

И тут какой‑то свинопас затрубил в рог, сгоняя со жнива стадо свиней, и вообразилось Дон Кихоту, что это некий карлик оповещает о его приезде, и он подъехал к постоялому двору и к преображенным девицам.

Со страху — а к чему, как не к вечному страху, могло приучить обеих злосчастное их ремесло? — они было хотели укрыться в доме, но тут Рыцарь, подняв картонное забрало и показав свое худое запыленное лицо, заговорил с ними «с отменной учтивостью и непринужденным видом», назвав их при этом «чистыми девами». «Чистые девы»! Словесная милостыня, воистину святая! Но они, услышав, что их величают словами, столь мало подходящими к их ремеслу, «не могли удержаться от смеха», и «их веселость рассердила Дон Кихота».

Вот первое приключение нашего идальго: смех раздается в ответ на слова его, подсказанные чистосердечной неискушенностью, смех получает он в награду за то, что сердце его изливает на мир чистоту, которой переполнено: смех, отвергающий, убивающий всякий благородный порыв. И только вдумайтесь, ведь эти несчастные смеются как раз над величайшей честью, какая только могла быть им оказана! И Рыцарь, осердившись, разбранил их за неразумие, а они давай смеяться еще пуще, он же еще пуще разгневался, и тут появился хозяин постоялого двора, «человек очень[12] тучный, а посему и очень миролюбивый», и предложил сеньору Рыцарю остановиться у него в доме. При виде кроткой его почтительности укротил и Дон Кихот свой гнев и спешился. И девицы, помирившись с нашим Рыцарем, принялись снимать с него доспехи. Девицы легкого поведения, возведенные Дон Кихотом в звание чистых дев, — о сила искупительного его безумия! — стали первыми из числа тех, кто служил ему с бескорыстной любовью:

Никогда так нежно дамы

не пеклись о паладине.¹⁴

Вспомните Марию Магдалину, как омыла она ноги Господа, и умастила елеем, и отерла своими волосами, столько раз целованными в грехе;¹⁵ приснопамятную Магдалину, которую так почитала святая Тереса¹⁶ (о чем сама нам поведала в главе IX своей «Жизни») и которой препоручала себя, дабы та вымолила ей прощение у Господа.