Житие Дон Кихота и Санчо по Мигелю де Сервантесу Сааведре, объяснённое и комментированное Мигелем де Унамуно

Таким образом, отсутствие «такта действительности»,[122] дающее превосходные возможности высветить комические стороны героя, Уцамуно и Достоевский превращают в достоинство героя, рассматривают как свидетельство верности себе и своим идеалам. Унамуно в «Житии Дон Кихота и Санчо» не позволяет себе быть ироничным по отношению к Дон Кихоту и даже утрирует свою серьезность: он может, например, привести в специальном примечании каламбур о подвигах рыцаря, который хотел вставить в основной текст, и тут же сознаться, что в итоге посчитал это неуместным (см. главу XXIX части второй «Жития» — наст. изд. С. 146), — тот же прием, что и в знаменитых строках из «Евгения Онегина»: «Читатель ждет уж рифмы розы; / На, вот возьми ее скорей!». Работая над образом князя Мышкина, Достоевский тоже сознательно не заостряет внимания на комическом аспекте ситуаций, в которые попадает князь. Хорошо известна его фраза из письма к С. А. Ивановой: Дон Кихот «прекрасен единственно потому, что в то же время и смешон».[123] С другой стороны, как отмечает исследовательница романа «Идиот» И. А. Битюгова, «Достоевский постоянно заботился о том, чтобы не ставить героя в слишком обыденные и грубо комические положения. По замыслу писателя, симпатия к князю должна возрастать оттого, что Мышкин принимает насмешливое отношение к себе как нечто совершенно естественное».[124] Так и происходит в романе: вот, например, с какими мыслями входит князь в квартиру к Настасье Филипповне: «Самое большое, — думал он, — будет то, что не примут и что‑нибудь нехорошее обо мне подумают; или, пожалуй, и примут, да станут смеяться в глаза… Э, ничего!».[125] На осмеяние обречен и Дон Кихот Унамуно: «Величие Дон Кихота в том, — писал Унамуно восемь лет спустя после выхода в свет «Жития Дон Кихота и Санчо», — что он был осмеян и побежден, ибо, будучи побежденным, он был победителем: он властвовал над миром, предоставляя ему смеяться над собой».[126] Вспомним, ведь и Иисус Христос был подвергнут насмешкам и злословию.

И Достоевский, и Унамуно сближали образ Дон Кихота с образом Христа (возможность такой интерпретации дает, разумеется, сам роман Сервантеса, но здесь важно отметить, что русский и испанский писатели обратили внимание именно на этот аспект образа, пошли, с промежутком в пятьдесят лет, в одном направлении); составляя планы будущего романа, Достоевский прямо называет главного героя «князь Христос», а одной из его важнейших черт полагает невинность; главный герой «Жития Дон Кихота и Санчо» объявляется Унамуно верным учеником Христа: он неустанно проповедует свое учение, обретает апостола — Санчо Пансу, злые шутки герцогской четы — это его страсти. В других своих произведениях Унамуно называет Дон Кихота испанским Христом, объявляет «кихотизм» подлинно испанской национальной религией.

Принципиальное сходство отношения Достоевского и Унамуно к Дон Кихоту становится особенно заметным, если сопоставить их оценки романа Сервантеса и его героя с другими интерпретациями–истолкованиями, повлиявшими на восприятие романа Сервантеса читателями XIX‑XX вв. Мы имеем в виду интерпретации, принадлежащие Гейне и Тургеневу, хорошо знакомые «поколению 98 года» и значимые в контексте общеиспанского спора о Дон Кихоте как олицетворении духа нации.

Генрих Гейне в своем «Введении к «Дон Кихоту»» (1837) в первую очередь обращает внимание на достоинства автора и книги (а не героя), причем для него важно, что «Дон Кихот» и другие произведения Сервантеса помогают больше узнать о самом Сервантесе («Историю жизни поэтов следует искать в их произведениях, и только в них можно найти их сокровеннейшие признания»[127]). Автора «Дон Кихота» Гейне ставит в один ряд с Шекспиром и Гете, но сразу же добавляет, что «очень далек от того, чтобы умалять поэтические достоинства других великих поэтов».[128] Таким образом, величие Сервантеса для Гейне — явление не исключительное, сопоставимое с величием других поэтов. О романе в целом Гейне заключает, что «Сервантес, сам того ясно не сознавая, написал величайшую сатиру на человеческую восторженность», т. е. делает акцент на поражении Дон Кихота, символизирующего собой попытку «слишком рано ввести будущее в настоящее».[129] Эти слова относятся не только к Дон Кихоту, но и к жизненной и творческой ситуации самого «последнего романтика», политического эмигранта, живущего в разлуке с родиной. Как пишет В. Е. Багно, «подобно Сервантесу, отвергавшему рыцарские романы, но чтившему идеалы рыцарственности и благородства, Гейне, которому оказались тесны романтические представления и приемы, остался верен многим идеалам романтиков».[130]