Житие Дон Кихота и Санчо по Мигелю де Сервантесу Сааведре, объяснённое и комментированное Мигелем де Унамуно

Чудеса, творимые верой! Не успел наш добрый Санчо пуститься в путь, как уже размечтался: стать бы ему королем, а его супружнице Хуане Гутьеррес — королевой, а детям их — инфантами. Все на пользу семейству! Но при мысли о жене усомнился — жены (жены вообще — не только супруги) — причина всех и всяческих заблуждений: ибо не сыщется королевства по мерке его благоверной. «Ну, положись в этом на Господа Бога, Санчо, — ответил своему оруженосцу благочестивый Рыцарь. — Он даст ей то, что ей больше подходит». И, заразившись от Рыцаря благочестием, сказал Санчо в ответ: его господин уж наверняка подарит ему то, что ему придется и по плечу и по вкусу. О Санчо добрый, Санчо простосердечный, Санчо благочестивый! Ты уж не просишь больше ни острова, ни королевства, ни графства — просишь лишь то, что может подарить тебе любовь твоего господина. Вот просьба самая здравая. Просить так выучился ты, повторяя: «Да будет воля Твоя и на земле, как на небе».³¹ Будем же все просить о том, чтобы научиться принимать во благо все, чем хотят нанести нам ущерб; и дастся нам все, о чем надобно просить.

Глава VIII

о славной победе, одержанной доблестным Дон Кихотом в ужасном и доселе неслыханном приключении с ветряными мельницами, так же как и о других событиях, достойных приятного упоминания

Так беседовали они, когда «увидели тридцать или сорок ветряных мельниц, стоявших среди поля». И Дон Кихот принял их за свирепейших великанов. И поручив себя от всего сердца даме своей Дульсинее Тобосской, он ринулся в атаку и снова был повержен наземь.

Рыцарь был прав: страх и один только страх побуждал Санчо и побуждает всех нас, простых смертных, принимать за ветряные мельницы свирепейших великанов, сеющих зло по всей земле. Те мельницы мололи зерно, а люди, закосневшие во слепоте своей, из муки пекли хлеб и ели его. Нынче свирепейшие великаны являются нам уже не в обличье мельниц, но в обличье локомотивов, динамомашин, турбин, пароходов, автомобилей, телеграфов, проволочных либо беспроволочных, пулеметов и хирургических инструментов в абортарии; но они сговорились творить то же самое зло. Страх, один только санчопансовский страх побуждает нас обожествлять и почитать электричество и пар; страх и один только санчопансовский страх побуждает нас коленопреклоненно вымаливать пощады у свирепейших великанов химии и механики. И в конце концов род человеческий испустит дух от усталости и отвращения у стен колоссального завода, производящего эликсир долголетия. А измолотый Дон Кихот будет жить, ибо он искал здоровья и спасения в себе самом и отважился напасть на великанов.

Санчо подскакал на осле к нашему Рыцарю и напомнил: он уже упреждал хозяина о том, что пред ними ветряные мельницы, и «только тому это не ясно, у кого у самого мельница в голове». Ну, разумеется, Санчо, дружище, ну, разумеется; только тот, у кого в голове мельница из разряда тех, что мелют пшеницу, проникающую нам в разум посредством чувств, и превращают ее в муку для хлеба духовного, лишь тот, у кого в голове мельница–хлебодельница, может ринуться на мельницы мнимые, на свирепейших гигантов, что прикинулись мельницами. В голове, дружище Санчо, в голове — вот где надобно держать механику, и динамику, и химию, и пар, и электричество… а затем ринуться на артефакты и махины, в которые все это загнано. Лишь тот, у кого в голове — вся вековечная суть химии, кто сумеет ощутить в ее закономерностях универсальные закономерности, управляющие частицами материи, кто ощутит пульс Вселенной в собственном своем пульсе, — только такой человек не устрашится и овладеет искусством создавать и преобразовывать вещества либо монтировать сложнейшие механизмы.

Хуже всего было то, что во время атаки у Дон Кихота сломалось копье. Единственное, что под силу таким великанам, — изломать наше оружие; а душу им не сломить. Что же касается оружия, в наших краях хватит дубов на новые древки.

И Рыцарь с оруженосцем продолжали путь, причем Дон Кихот на боль не жаловался, потому что странствующим рыцарям жаловаться на боль не положено, а перекусить отказался; Санчо же принялся за еду. Ехал себе Санчо, частенько прикладывался к бурдюку, закусывал; и думать забыл обо всех обещаниях своего господина, и казалось ему, что странствовать в поисках приключений — сплошное удовольствие. Роковая власть брюха, по милости которого у нас тускнеет память и мутнеет вера; и вот мы уже накрепко привязаны к сиюминутности. Покуда ешь и пьешь, принадлежишь еде и питью. И настала ночь, и провел ее Дон Кихот в думах о госпоже своей Дульсинее. Санчо же проспал до утра как убитый и без снов. И поутру, уже в пути, Дон Кихот дал Санчо известное наставление — о том, чтобы не хватался за меч в защиту своего господина, за исключением тех только случаев, когда увидит, что напавшие — чернь, жалкий сброд. Человеку отважному помощь его приверженцев — лишь помеха.