Житие Дон Кихота и Санчо по Мигелю де Сервантесу Сааведре, объяснённое и комментированное Мигелем де Унамуно

Конвойные, которые вели галерников, делали свое дело хладнокровно, профессионально, повинуясь приказу, поступившему от кого‑то, кто, возможно, виновных в глаза не видел; и они вели их в неволю. А кара, когда она из естественной реакции на вину, из мгновенного ответа на оскорбление превращается в конкретный случай применения абстрактного правосудия, становится чем‑то ненавистным всякому благородному сердцу. Священное Писание рассказывает нам о гневе Господнем и о скорых и грозных карах, постигавших нарушителей Его законов; но вечная неволя, нескончаемые мучения, причина которых в хладнокровных богословских рассуждениях о неизбывности оскорбления и неумолимости воздаяния — все это неприемлемо для донкихотов- ского христианства. За виной должно неминуемо следовать естественное воздаяние, взрыв гнева Божия или гнева природы; это справедливо; но последнее и окончательное правосудие — это прощение. Бог, природа и Дон Кихот карают, дабы прощать. Кара, за которой не следует прощение, которая не направлена на то, чтобы в конце концов его даровать, не наказание, а мерзкое упоение чужими страданиями.

Мне возразят: если должно прощать, чего ради наказывать? Ты спрашиваешь, чего ради? Ради того, чтобы прощение не доставалось даром и тем самым не обесценивалось напрочь; чтобы оно обретало ценность, обретаясь дорогой ценой и покупаясь за муки наказания; чтобы преступник пришел в такое душевное состояние, которое позволило бы ему вкусить благотворный плод прощения, чему помешали бы угрызения совести, если бы их не изгладило наказание. Кара приносит удовлетворение обидчику, а не обиженному; доставшееся даром прощение оскорбляет обидчика, представляется ему самой изощренной формой мести, верхом презрения. Прощение, доставшееся даром, — словно милостыня, брошенная нищему. Слабые мстят, прибегая к прощению без предшествующей кары. Объятие, если оно от души, нам дорого, когда следует за пощечиной, отвешенной нам в ответ на дерзость.

Когда человек чувствует себя оскорбленным, он рвется мстить, но отомстив, прощает, если благороден кровью и духом. Жажда мести и породила так называемое правосудие, подчинив его разуму, отчего оно отнюдь не облагородилось, но, напротив того, опошлилось. Пощечина, отвешенная оскорбителю, человечнее, благороднее и чище любой статьи уголовного кодекса.

Цель правосудия — прощение! И когда в муках агонии и наедине с Богом мы переходим в иную жизнь, совершается таинство прощения всех людей без изъятия. Наказание жизнью, — а жизнь — мука и сама по себе, и потому, что муки порождает, — вот расплата за все злодеяния, в этой жизни совершенные; и ужас перед неминуемой смертью — вот воздаяние за них. И Бог, сотворивший человека свободным, не может обрекать его на вечную неволю.

«Пусть каждый несет свой грех: есть Бог на небе, и он неусыпно карает за зло и награждает за добро». Из этих слов Дон Кихота явствует, что, по его мнению, карать может только Бог, хотя Рыцарь не объясняет нам, как, по его вере, творит Он кару; но как бы ни был правоверен ламанчец, не мог он верить в то, что муки бессрочны; не поверил и в случае с галерниками. Да, надо верить, что карать может только Бог, но нельзя превращать Его при этом в вершителя нашего земного правосудия, как то у нас в обычае: это нам надлежало бы стать вершителями Его правого суда. Кто он, тот смертный, что дерзает выносить приговоры от имени Бога, предоставляя Ему приводить их в исполнение? Кто он, тот, кто подобным образом превращает Бога в исполнителя своих приговоров? Сам‑то он думает, что говорит: «Во имя Бога приговариваю тебя…», а в действительности хочет сказать: «Бог от моего имени приговаривает тебя». Вдумайтесь хорошенько: ведь тот, кто присваивает себе власть вершить волю Бога, в сущности притязает на то, чтобы Бог облек его этой властью. Дон Кихот почитал себя вершителем воли Бога на земле и дланью, творящей в нашем мире Его правый суд, но ведь и все мы вправе вершить Его волю, а потому Дон Кихот оставлял Господу заботу судить о том, кто хороший человек, а кто дурной, и посредством какой кары надо этого последнего простить.

Моя вера в Дон Кихота подсказывает мне, что таково было внутреннее чувство Рыцаря, и если Сервантес нам его не раскрывает, то потому лишь, что оказался не в состоянии постичь. Да, Сервантес был евангелистом Дон Кихота, но для нас это вовсе не означает, что по одной только сей причине он глубже всех проник в духовную суть своего героя. Довольно и того, что сохранил нам повесть о житии его и славных деяниях.