Житие Дон Кихота и Санчо по Мигелю де Сервантесу Сааведре, объяснённое и комментированное Мигелем де Унамуно

Но есть тут и своя подоплека. Двенадцать лет Алонсо Кихано Добрый скрывал в самой потаенной глубине сердца эту любовь, которая, возможно, была причиной его ухода в мир рыцарских романов, что, в свой черед, стало причиной его преображения в Дон Кихота; и вот рыцарское безумие пересилило стыдливую скрытность, и Алонсо Кихано исповедуется в своей любви. И кому — Санчо! И этой исповедью оскверняет свою любовь. Негодник–оруженосец и не замечает, каких признаний и какого доверия удостоен, и разглагольствует об Альдонсе так, словно та всего лишь одна из пригожих девок его деревни. Разумеется, Дон Кихот опечалился, узнав, как низменно смотрит на эту любовь Санчо, не ведающий, что для всякого истинного возлюбленного любовь его несравненна и неповторима; вот потому и рассказывает он Санчо многозначительную историйку про вдову и ее безмозглого любовника и приходит к заключению: «Так вот, Санчо, в том, что мне надобно от Дульсинеи Тобосской, она не уступит самой высокородной принцессе на свете». Бедный Рыцарь! Как же глубоко, как же намертво пришлось тебе упрятать в тайнике сердца ту истину, что, не сковывай тебя стыд от того, что так непомерна была любовь, охватившая тебя в осеннюю пору жизни, все было бы по–другому и не для того была тебе надобна красавица–дочка Лоренсо Корчуэло и Альдонсы Ногалес, чтобы восславлять ее в твоих странствиях под именем Дульсинеи! Скажи, разве не променял бы ты на нее Славу, ту самую Славу, которой искал ради нее, Дульсинеи?

По завершении беседы Дон Кихот написал Дульсинее, хотя Альдонса Лоренсо читать и не умела, а еще написал записочку насчет трех ослят, коих надлежало выдать Санчо. Ах, Санчо, Санчо, на тебя возложено возвышеннейшее из поручений — доставить любовное послание самой Дульсинее, а тебе требуется вдобавок записка насчет трех ослят!

Затем последовали еще разговоры, и тут‑то сказал Дон Кихот: «По правде говоря, Санчо, кажется мне, что голова твоя не более в порядке, чем моя». Так и есть, ты ведь заразил своего оруженосца, благородный Рыцарь.

Когда же Санчо уже собирался отъехать, Дон Кихот поспешно скинул штаны, «остался в одной рубашке на голом теле и без долгих предисловий проделал два прыжка в воздухе, а потом перекувырнулся два раза головой вниз и ногами вверх; тут перед глазами Санчо открылись такие подробности, что он, не желая увидеть их вторично, повернул Росинанта и двинулся в путь, вполне довольный и удовлетворенный, ибо теперь он мог поклясться, что господин его рехнулся».

Глава XXVI

повествующая о дальнейших любовных подвигах Дон Кихота в Сьерра–Морене

И вот остался Дон Кихот в одиночестве, молился по четкам из крупных орешков с пробкового дуба,⁸⁰ разгуливал по лужку, слагал множество стихов, кои вырезывал на коре деревьев либо чертил на мелком песке, вздыхал и взывал к фавнам, сильванам и нимфам этих мест.

Восхитительное приключение! Приключение скорее в созерцательном роде, нежели в действенном! Есть люди, мой Дон Кихот, неспособные увидеть смысл в подвигах, состоящих в том, чтобы вздыхать или дрыгать ногами в воздухе без всякого повода. Лишь тот, кто проделывал либо способен проделать подобное, может свершать великие дела. Жалости достоин тот, кто и наедине с самим собою хранит благоразумие и мнит, что на него глядят все остальные.

Покаяние Дон Кихота в горах Сьерра–Морены приводит нам на память другое покаяние — то, которому предавался Иньиго де Лойола в пещере Мон- ресы, особенно когда в самом селенье Монреса и в монастыре Святого Доминика «пришел ему на ум, — как нам рассказывает падре Риваденейра (книга I, глава V), — пример одного святого, каковой святой, дабы вымолить у Бога нечто, о чем молил Его, дал^ зарок не вкушать пищи, покуда не сподобится желанной милости. В подражание сему святому, — продолжает наш автор, — он тоже зарекся есть и пить, покуда не обретет душа его столь желанный мир; но в том случае, если ему не будет грозить смерть».

Заканчивая житие святого Симеона Столпника,⁸¹ некий благочестивый автор сообщает: «Житие сие более достойно восхищения, нежели подражания»; и святая Тереса в разделе III главы XIII «Книги моей жизни» говорит нам: «Дьявол нас поучает либо наводит на мысль, что дела святых достойны восхищения, но не нам, грешникам, творить их»; и еще одно она говорит: «Нам должно поразмыслить, чего следует чураться, а чему подражать».^82 И таким образом можно было бы сделать вывод, что покаяние Дон Кихота в горах Сьерра–Морены более достойно восхищения, нежели подражания. Но я говорю вам, что из того же самого источника, откуда берут начало наиболее героические его подвиги, берет начало также дрыганье ногами в воздухе и все прочее, поскольку одно неотделимо от другого. Эти безумства распалили его любовь к Дульсинее, любовь же эта была ему путеводной звездой и стимулом к действию.