Житие Дон Кихота и Санчо по Мигелю де Сервантесу Сааведре, объяснённое и комментированное Мигелем де Унамуно

И вот безумства твои приносят тебе плоды, добрый Рыцарь, ибо по их милости является к тебе твоя Альдонса, уразумевшая из самой безмерности твоего помрачения, сколь велика, должно быть, твоя любовь. И тут был нанесен чудовищный удар, — удар, погрузивший бедного Алонсо Доброго в безумие, которое продлится до самой его смерти. Вот теперь‑то Алонсо сокрушен бесповоротно. Он ждал Альдонсу, и пылкость ожидания не давала ему сомневаться; он стоял на коленях, как и подобало тому, кто в течение двенадцати лет безмолвно боготворил возлюбленную, и вытаращенными глазами, помутившимся взором «смотрел на ту, кого Санчо называл сеньорой и королевой; видя перед собой всего только крестьянскую девушку, довольно некрасивую, круглолицую и курносую, он пребывал в изумлении, удивлялся и не решался произнести ни слова». И безумие не сослужило тебе службы, добрый Рыцарь! Когда, по прошествии двенадцати лет, ты вот–вот, казалось, обретешь награду, грубая реальность отвешивает тебе пощечину. Не таков ли удел всякой любви?

Но не сокрушайся, мой Дон Кихот, и продолжай свой путь одинокого безумца; не сокрушайся оттого, что не достиг счастья, не сподобился блаженства, не сокрушайся оттого, что не исполнилось в объятиях твоей Альдонсы желание, которое таил ты двенадцать лет.

«А ты, о высочайшая добродетель, о какой только можно мечтать, о предел человеческого благородства и единственная отрада обожающего тебя опечаленного сердца, — хоть злокозненный волшебник, преследующий меня, наложил на мои глаза пелену и закрыл их туманом, и мне одному только кажется, что твое несравненное по красоте лицо превратилось в лицо бедной крестьянки, — но если только он и мое лицо не превратил в образину какого‑нибудь чудища,[36] чтобы сделать мой вид ненавистным для очей твоих, — посмотри на меня нежно и любовно, я смиренно, на коленях, стою перед твоей претворенной красотой, и ты видишь, с каким смирением[37] душа моя тебя обожает». Разве не хочется вам плакать, когда слышите эту слезную мольбу? Разве вам не слышится, как из‑под рыцарской риторики Дон Кихота рвется нескончаемый стон Алонсо Доброго, самая мучительная жалоба, когда‑либо изливавшаяся из человеческого сердца? Разве вам не слышится пророческий и вечный голос вечного разочарования человеческого? В первый раз и в последний, единственный раз упоминает Дон Кихот о собственном своем лице, о лице Алонсо, которое заливает краска при одной только мысли об Альдонсе. «С каким смирением душа моя тебя обожает». Смирение, выдержавшее двенадцатилетний срок, питаемое в долгие одинокие ночи беспочвенными упованиями, смирение, вскормленное невиданным благоговением, неслыханной робостью. Безмерность любви сделала идальго смиренным, и он так и не отважился сказать возлюбленной ни единого слова.

Дочитывайте сами историю этой встречи, мои читатели, и сами извлекайте из нее суть; а меня она удручает до такой степени, что мое воображение отказывается ее пересказывать, и я перейду к другим предметам. Сами прочтите, как грубо крестьянка ответила Дон Кихоту и как ослица, разбрыкав- шись, сбросила ее на землю, а когда Дон Кихот подбежал поднять ее, она одним прыжком вскочила в седло, обдав его запахом сырого чеснока, от которого у него закружилась голова и он чуть не задохнулся. Невозможно читать без горечи и скорби об этом мученичестве бедного Алонсо.

Глава XI

о странном приключении, случившемся у доблестного Дон Кихота с колесницей или тележкой «Дворца Смерти»

Рыцарь и оруженосец снова пустились в путь, причем насмешник Санчо подтрунивал над простодушием своего господина. Тут‑то и повстречалась им тележка «Дворца Смерти», или труппа Ангуло Плохого, которую Дон Кихот, наученный (и опечаленный) недавним опытом, принял за то, чем она и была в действительности. Тогда же Росинант, испугавшись звона бубенчиков, которыми был увешан шут, свалился наземь, сбросив перед тем своего хозяина, а затем последовало все прочее: Рыцарь захотел было покарать лицедеев, они же выстроились в боевом порядке, вооружившись камнями, и Санчо уговорил своего хозяина, человека, в конечном счете рассудительного и благоразумного, не связываться с подобным войском, поскольку среди неприятелей, на вид казавшихся королями, принцами и императорами, не было, наверное, ни одного странствующего рыцаря. И тогда Дон Кихот изменил, как он сказал, свое твердое решение. И, услышав от Санчо, что тот, со своей стороны, мстить не хочет, он произнес те самые слова: «Раз таково твое решение, Санчо добрый, Санчо разумный, Санчо христианин и Санчо чистосердечный, то не будем связываться с этими призраками и поищем приключений получше и поблагороднее».[38]