Житие колокольного литца

Мастера и ярыжки стали от работы отлынивать, одно ядро по неделе отливали — хоть держава и вела войну со шведом, кому охота задарма спину гнуть? Заказы на бомбы и снаряды были сорваны, а раз так — отписал государь письмо князю-кесарю, а тут и Меншиков с ревизией пожаловал.

Чтобы под старость оставить за собой Сибирский и Аптекарский приказы, Виниус вручил светлейшему князю акциденцию, что по-латински значило «случайность», а по-русски — взятка на десять тысяч рублей.

Меншиков грамоте не разумел, но охулки на руку не клал — барашек в десять тысяч выделки не стоил. Виниус был отстранен от должности. В Преображенском приказе в присутствии князя-кесаря Ромодановского Андрею Андреевичу дали вскресу кнутом. Кнут не ангел, души не вынет — это до Виниуса собственным задом усвоили даже честные отцы на Руси. Понял думный дьяк, что совершил с акциденцией промашку, да промашка раньше вышла — брал Виниус с нищих и с Ивана Моторина тоже. Поспешил думный дьяк — будто отлил колокол с большими раковинами, не дав кожуху обсохнуть. Ударил в колокол — не малиновый звон раздался, а черный хрип.

5

Новый начальник Конторы артиллерии и фортификации Яков Вилимович Брюс был выходцем из Шотландии. Брови вразлет, узкие хваткие глаза, и на скуластом фасаде — выпяченная нижняя губа. Все время он проводил на Сухаревой башне и редко сходил на землю. В телескоп следил движение планет и звезд и вершил предсказания по знакам солнопутья на каждый год. Вместе со стольником Юрием Петровичем Лермонтовым, потомком шотландского барда и мага Томаса Лермонта, он готовил к печати календарь, по которому каждый волен был узнать, когда надлежало «мыслить почать или жену пояти». Оба они читали на латинском работы знатного астронома Иоганна Кеплера и соглашались с ним, что душам свойственна природа не плоских фигур, а объемных тел. И оба пытались постичь, отчего снежинки с пушистыми лучами, гранатовые зерна, пчелиные соты и все кристаллы имеют шестигранную форму.

В паузах за трапезой, когда метафизика уступила место жареному каплуну с мальвазией, они вели беседы на житейские темы. Как-то Юрий Петрович сказал:

— В фамильном гербе моего рода есть шестилепестковая розетка.

— А девиз? — спросил Яков Вилимович, поднимая бокал венецианского стекла и рассматривая при свечах рубиновые блики его стенок.

— Sors mea Jesus[1].

— Вы не догадываетесь, — усмехнулся Яков Вилимович, — почему мой бокал червленого колера? В стекло венецианцы добавляют примесь золота. И стекло принимает рубиновый оттенок. Sors mea Jesus. Где золото, там и кровь...

До их слуха доносился колокольный звон, и обрусевшие шотландцы принимались рассуждать, вслед за Бэконом Веруламским и Картезием, влияет ли колокольный звон на воздушные процессы.

Князь-кесарь Федор Юрьевич Ромодановский был далек от небесных материй. Оттого царь Петр перепоручил дела Конторы артиллерии ему, а заодно повелел сделать розыск по делу Кочубея и Искры, доносивших об изменнических помыслах гетмана Ивана Мазепы. Изысканных блюд Федор Юрьевич не любил. Потомок Рюрика в двадцать втором колене, он хлебал щи, знал толк в ставленных медах и закусывал кубок перцовки пирогом с угрем. Напивался он только после охоты, и тогда шумным застольным друзьям начинало казаться, что у главы Преображенского приказа сквозь очи затылок светится. Однако розыск в подвалах приказа он всегда вел только под легким хмельком, осушив полштофа бодрянки.

Дом князя-кесаря, где на воротных столбах красовался герб с черным драконом на золотом поле, занимал добрую четверть Моховой, рядом с Преображенским приказом, у Каменного моста. Окна закрывали занавески, подвешенные на клыки кабана, убитого князем на ворошок. Клыки были схожи с крюками, на которых подвешивали за ребра татей и воров. Однако Кочубей и Искра были не ворами, а заговорщиками и изменщиками, и для них князь-кесарь приготовил иные пытки.

Когда в подвалах Преображенского приказа раздавались черные хрипы невинных малороссийских жертв, Яков Брюс и Юрий Лермонтов возвращались к себе домой на пошевнях, звонко скрипевших полозьями по укатанной снежной дороге. На Сретенке спор их о гармонии небесных сфер прервали хамовнические армаи. Московские подорожники, не считаясь с иноземным происхождением царских слуг, раздели до нитки незадачливых метафизиков.

— Побойтесь Бога, — спокойно говорил Яков Брюс, когда с него снимали шубу, подбитую лисьим мехом,

— Сказано в Святом Писании — забирающему у тебя рубаху отдай и верхнюю одежду, — ответил один из армаев. — Что касамо Бога, был, да весь вышел.

И грабители были таковы.

— Кажется, в отечестве российском народился свой Робин Гуд, — усмехнулся Брюс, выдвигая вперед нижнюю губу.

В кромешной тьме они добрели до дома, стоявшего на каменном подклете, и долго стучали в ворота, пока им не открыл бородач, одетый в исподнюю рубаху, опоясанную широким кожаным гашником.

— Кто такие? — спросил он.

— Брюс и Лермонт, — ответил Яков Вилимович.

— Ба! — удивился бородач. — Не признал я вас поначалу. Проходите. — Иван Моторин пропустил ночных гостей вперед.