Житие маррана

На фоне розоватого вечернего неба темнели церковные шпили. В городе находился епископат обширной провинции Тукуман, возглавляемый францисканцем Фернандо Tpexo-и-Санабриа, человеком нрава строгого, но спокойного.

Начальник каравана сказал, что до одиннадцати они как раз успеют сменить волов, починить сломанные оси, смазать колеса и поужинать.

♦ ♦ ♦

Наконец раздается скрежет ключа в замочной скважине. Сколько же времени он просидел здесь? Голова кружится. Франсиско пытается подняться, опираясь ладонями о холодную стену. Закованные в кандалы запястья и щиколотки болят. Вот дверь со скрипом приоткрывается, и на пол ложится узкая полоска света. В камеру, осторожно покачиваясь, вплывает фонарь — его держит на вытянутой руке слуга. Становятся видны пятна сажи и ржавчины на неровной штукатурке.

Входит негр, расставляет стулья и раскладывает походный столик. Потом застывает неподвижно рядом со слугой. В коридоре слышатся шаги, все ближе и ближе. Порог переступают два монаха в черно-белом одеянии. Один из них — местный комиссар инквизиции Мартин де Сальватьерра, второй — нотариус Маркос Антонио Агиляр. Брат Агиляр ставит на стол чернильницу, кладет перо и бумагу. Брат Мартин де Сальватьерра извлекает из складок облачения свиток, разворачивает его и спрашивает:

— Вы врач Франсиско Мальдонадо да Сильва?

— Да, брат Мартин.

Комиссара раздражает подобная фамильярность, он делает вид, будто видит арестованного в первый раз.

— Готовы ли вы поклясться на кресте, что будете говорить правду во имя Отца, и Сына, и Святого Духа?

Франсиско смотрит инквизитору прямо в глаза и молчит — готовится произнести слова, которые потрясут всех.

11

Во время ночных переходов запрещалось зажигать свечи, поскольку от них могли воспламениться деревянные повозки и тростниковые циновки. Но возница, клевавший носом на своем старом сундучке, не гасил фонарь до самого утра. Путники дремали, убаюканные мерным покачиванием; иногда, впрочем, фургон внезапно подпрыгивал на камнях и выбоинах, а то и вовсе застревал. Тогда возница слезал с козел и звал на помощь. Приходилось подсовывать под колеса жердины и толстые ветки, толкать и понукать волов, чтобы выбраться из ямы. Крепко заснуть не удавалось никому.

Меж тем всевозможные звуки приоткрывали завесу тайны над кипучей ночной жизнью. Ровный стрекот цикад вдруг рассекало совиное уханье, скрип колес не мог заглушить рыка хищников и хрюканья кабанов, которые шныряли вокруг в поисках добычи. В траве шуршали змеи, бегали вискаши, бродили нутрии и скакали зайцы. Самоотверженные трудяги волы невозмутимо шагали вперед, но дикая природа то и дело давала о себе знать: в темноте кто-то крался, нападал, удирал, поедал жертву. Была и еще одна опасность — индейцы равнины Чако.

На рассвете становилось почти холодно. Приоткрыв один глаз, Франсиско смотрел, как розовеет горизонт, хотя луна все еще висит в вышине. Скоро пора будет разбивать лагерь и завтракать. Дальше все шло как заведено: распрягали скотину, смазывали колеса, разводили огонь, бежали справлять нужду, набирали воды в кувшины и вместительные фляги из воловьих рогов, притороченные к седлам. Потом снова в путь, часов до десяти, пока солнце не начинало палить немилосердно. Тогда устраивали привал: меняли волов, обедали и ложились поспать. Затем подъем — и вперед, пока не заалеет вечерняя заря. А там повозки в круг, костер, ужин. Вчера как сегодня, сегодня как завтра. Если ночь выдавалась тихой и проводники успевали разведать дорогу, караван не останавливался до утра; пассажиры двадцати фургонов и табуны лошадей, ослов и мулов уставали всё больше. Ну ничего, уже недолго осталось.