Читаем Житие мое 2003 полностью

…Потом выяснилось, что со стороны дач лес стоит ровной стеной, а с той, вдоль которой тянется подозрительная дорога — напоминает зубья расчески, каждый из которых я трудолюбиво огибала…

Но что там была за проселочная дорога, я до сих пор не знаю!!! %)

#


Лучше поздно, чем никогда!:-))

Мои фоты со Звездного Моста. Много и страшные, но какие есть:-)))

(фотографии не загружаются)


Все, что осталось от павлина. Награды за 3-е место в номинации "Дебют" независимого голосования.


Мы с Р.Злотниковым перетягиваем меч.


Меч поцелован и отобран, я со скучающим видом загребаю остальное — чай и грамоту.


Первое интервью — не обольщайтесь моим умным видом!


Пикник на обочине. Наконец-то дождались кулеш!!!


Дорвавшись до меча, немедленно употребляю его по назначению. Рядом А.Парфенова делает вид, что случайно мимо проходила.


Коллеги наконец-то вспомнили о моем Дне Рождения. Вернее, у них кончились другие поводы выпить.


Возвращение блудной писательницы — на родном диване, со всем хапнутым.

#


Ассоциации, купырь и любознательные студенты:-))

…Муж ходит по комнате и учит французский. Французский сопротивляется изо всех сил. «А ты на каждое слово ассоциацию какую-нибудь придумай!» — советую я, и вспоминаю… (Свернуть)



…Практика на биофаке. Мы должны собрать коллекцию из 150 видов растений, выучить их по-латыни и по-русски, и безошибочно узнавать в пестик, листик и прочие части тела. Завтра зачет, а у меня…

— Как его там? — Уже, наверное, в сотый раз переспросила я. Причем раза эдак с двадцатого — с совершенно безнадежной интонацией, отчаявшись запомнить два слишком умных для мня слова.

— Купырь. Купырь лесной, — терпеливо повторила Светка. — Antriscus silvestris.

— По-латыни я помню, — вздохнула я. — И внешне узнаю. А русское название в голове не держится. Как ты сказала?

— Купырь, — устало повторила Света. — Лесной.

— Да, купырь.

Заросли купыря лесного, высокие, пышные, с большими мохнатыми листьями, напоминающими листья грецкого ореха, буйно зеленели по обе стороны ведущей к остановке тропинке.

— Автобуса не видно? — Света встала на цыпочки и вгляделась в просвет между деревьями. Маршрутный сорок седьмой, бич и проклятье студентов биологического факультета, ходил к этому самому факультету через пень-колоду, то есть когда хотел, начисто игнорируя висевшую на столбе табличку с расписанием.

— Его нет! — с каким-то мазохистским упоением протянула я, приплясывая на месте.

— Черт! — обычно невозмутимая Света пнула ногой ни в чем не повинный купырь. — Что теперь?

— В чем этот… как его… виноват?

— Купырь!!!! Лесной!!!!!!

— Он самый, — покладисто согласилась я. — Ладно, подышим свежим воздухом. Вдруг автобус одумается и придет?

— Он только что ушел. — Светлана была преисполнена мрачного реализма. — Глянь, мы одни на остановке, все умные давно уехали предыдущим рейсом!

Сосны скрипели, раскачивая макушками. Истошно орали грачи, бесцельно перепархивая с ветки на ветку. Где-то за университетским корпусом, в котором из-за ремонта уже неделю не было воды (в туалетах включительно), прогрохотала электричка. Очень хотелось домой, кушать, спать и… в общем, я уже говорила, что туалеты на биофаке не работали. Я раздраженно оборвала лист купыря и мстительно растерзала на мелкие кусочки. Печально распустила их по ветру и внезапно уловила в купыре некое белое движение.

— Свет, смотри, — шепотом позвала я.

— Где?

— Вон, в этом… ну как его?!

— Купыре?

— Ага.

— Не вижу.

— Ну вон же… Какое-то белое пятно. По-моему, кепка.

Остроглазая Света сориентировалась на кепку и оцепенела. В гуще купыря лесного, недвусмысленно присев на корточки, нервно теребил расстегнутый брючный ремень многоуважаемый доктор биологических наук Федянин Василий Павлович, преподающий нам зоологию.

— Ну что там? — громко спросила близорукая я, бесцеремонно протискиваясь поглубже в купырь.

Федянин изобразил нечто вроде кривой двусмысленной улыбки и попытался задрапироваться купырем. Теперь его заметила и я, и, открыв рот, в немом изумлении наблюдала, как изобличенный доктор вприсядку отползает в буяющую флору.

Василий Павлович понял, что дальше сливаться с купырем невозможно, откашлялся и ОЧЕНЬ ПРИВЕТЛИВО сказал:

— Здравствуйте, девочки!

— Здра… здравствуйте, Василий Павлович, — вразнобой прохрипели мы.

— Вы идите себе домой, учите там ботанику, зоологию… — умоляюще попросил Федянин, с опаской поглядывая на дорожку, в начале которой появилась группа студентов-выпускников.

— До свидания, Василий Павлович, — прошептала Светка, отступая и за руку вытягивая из купыря остолбеневшую меня.

Федянин величественно кивнул на прощание, и купырь сомкнулся перед нашими благоговейно попятившимися лицами.

Сорок седьмой (о диво! бог все-таки есть!!!) уже разворачивался у остановки, и мы, размахивая руками, побежали ему наперерез. Слава богу, водитель попался вежливый, он притормозил и открыл переднюю дверь. Мы плюхнулись на свободное сиденье, переглянулись и истерически захохотали.

— Это надо же, — сквозь слезы выдохнула я. — За леском лежит пустырь, там растет-цветет купырь, в нем, согнувшись, как упырь, бдит Федянин-богатырь!

Перейти на страницу:

Похожие книги

Кланы Америки
Кланы Америки

Геополитическая оперативная аналитика Константина Черемных отличается документальной насыщенностью и глубиной. Ведущий аналитик известного в России «Избор-ского клуба» считает, что сейчас происходит самоликвидация мирового авторитета США в результате конфликта американских кланов — «групп по интересам», расползания «скреп» стратегического аппарата Америки, а также яростного сопротивления «цивилизаций-мишеней».Анализируя этот процесс, динамично разворачивающийся на пространстве от Гонконга до Украины, от Каспия до Карибского региона, автор выстраивает неутешительный прогноз: продолжая катиться по дороге, описывающей нисходящую спираль, мир, после изнурительных кампаний в Сирии, а затем в Ливии, скатится — если сильные мира сего не спохватятся — к третьей и последней мировой войне, для которой в сердце Центразии — Афганистане — готовится поле боя.

Константин Анатольевич Черемных

Публицистика
1993. Расстрел «Белого дома»
1993. Расстрел «Белого дома»

Исполнилось 15 лет одной из самых страшных трагедий в новейшей истории России. 15 лет назад был расстрелян «Белый дом»…За минувшие годы о кровавом октябре 1993-го написаны целые библиотеки. Жаркие споры об истоках и причинах трагедии не стихают до сих пор. До сих пор сводят счеты люди, стоявшие по разные стороны баррикад, — те, кто защищал «Белый дом», и те, кто его расстреливал. Вспоминают, проклинают, оправдываются, лукавят, говорят об одном, намеренно умалчивают о другом… В этой разноголосице взаимоисключающих оценок и мнений тонут главные вопросы: на чьей стороне была тогда правда? кто поставил Россию на грань новой гражданской войны? считать ли октябрьские события «коммуно-фашистским мятежом», стихийным народным восстанием или заранее спланированной провокацией? можно ли было избежать кровопролития?Эта книга — ПЕРВОЕ ИСТОРИЧЕСКОЕ ИССЛЕДОВАНИЕ трагедии 1993 года. Изучив все доступные материалы, перепроверив показания участников и очевидцев, автор не только подробно, по часам и минутам, восстанавливает ход событий, но и дает глубокий анализ причин трагедии, вскрывает тайные пружины роковых решений и приходит к сенсационным выводам…

Александр Владимирович Островский

Публицистика / История / Образование и наука
Былое и думы
Былое и думы

Писатель, мыслитель, революционер, ученый, публицист, основатель русского бесцензурного книгопечатания, родоначальник политической эмиграции в России Александр Иванович Герцен (Искандер) почти шестнадцать лет работал над своим главным произведением – автобиографическим романом «Былое и думы». Сам автор называл эту книгу исповедью, «по поводу которой собрались… там-сям остановленные мысли из дум». Но в действительности, Герцен, проявив художественное дарование, глубину мысли, тонкий психологический анализ, создал настоящую энциклопедию, отражающую быт, нравы, общественную, литературную и политическую жизнь России середины ХIХ века.Роман «Былое и думы» – зеркало жизни человека и общества, – признан шедевром мировой мемуарной литературы.В книгу вошли избранные главы из романа.

Александр Иванович Герцен , Владимир Львович Гопман

Биографии и Мемуары / Публицистика / Проза / Классическая проза ХIX века / Русская классическая проза