Житие Одинокова

— Армию составили свежие войсковые соединения сибиряков, волжан, уральцев и даже моряков Тихоокеанского флота, — сказал полковник. — Чем от других подразделений отличается наш Коммунистический полк, товарищи? Тем, что рядовой состав — москвичи, люди старше 35 лет. Есть и рабочие, и простые служащие. Но большинство — с опытом преподавательской и научной работы. Они умеют руководить коллективами! А вот с воинскими умениями у них плоховато. Мы их учим, но времени мало. Так что ваш опытный, обстрелянный батальон станет нашей основной боевой единицей.

Затем к разговору подключился начальник штаба, и они все вместе изучили ситуацию по картам. Наконец слово получил полковой комиссар. Он представил командирам нового политрука батальона, Ивана Степановича Загребского. Прежний политрук, Сергеичев, погиб ещё до отступления от Клина.

Услышав фамилию политрука, Вася сначала не среагировал. Но когда Загребский вышел вперёд и оказался впрямь тем самым Иваном Степановичем, который у них на геологическом факультете преподавал общественные дисциплины, Одиноков отчего-то обрадовался. Это было вроде весточки из той, мирной жизни! Эге-гей! Сейчас он нам расскажет про войну как общественно-полезный труд!..

Но Загребский, насупившись, заговорил о другом, прямо как по писаному:

— Враг мечтал одним рывком очутиться у окраин Москвы! Но задуманное им наступление на широком фронте не увенчалось успехом. Немцы оттеснили наши части и продвинулись лишь на отдельных участках. Так или иначе, это приблизило линию боёв к столице, и опасность, нависшая над ней, увеличилась. Усилим отпор, товарищи! Измотаем врага, выиграем битву под Москвой! Этим мы намного приблизим час окончательного разгрома гитлеровской Германии…

В общей группе командиров новый политрук не узнал бывшего своего студента Одинокова, однако часом позже они уже хлопали друг друга по плечам и вместе радовались встрече:

— Василий, да вы совсем седой стали! — отчего-то радостным голосом говорил бывший преподаватель. — Как это случилось?

— Долгая история, — Василий не стал говорить о свидании с Господом, а коротко рассказал о своём боевом пути; затем преподаватель поведал новости об общих знакомых по институту.

— Геологи стране нужны, — говорил Загребский, — но приём новых студентов сократили, а институт перевели на Урал. Из прежних учащихся остались только негодные к службе и девушки, и то не все.

— Надя Присыпкина учится?

— Нет, она с практики так и не вернулась. И рыжая такая была… Не помню фамилии. Тоже исчезла. Да! Друг твой, Гарик Вяльев, забрал документы и исчез.

— Вяльев? Он же сынок чей-то, вечно кроил в свою пользу.

— Папашу его арестовали в начале войны. Вредителем оказался. В газете о нём писали. Сразу после этого Гарик и того… Ушёл из института.

— Креста на них нет, на этих вредителях, — насупился Василий.

— Кстати, о крестах, — вспомнил Загребский. — В вашем взводе есть верующие?

— Есть. Много.

— Хотя у вас же там особый контингент… А меня удивило, сколько верующих в Коммунистическом полку! Так-то не видно, а в бане не скроешь. Подойдёшь к такому: «Вы же сознательный боец, товарищ!» А он соглашается: «Я сознательный, но крестик мне мама повесила, когда уходил на фронт». И возразить нечего. Мама, она и есть мама. Вы свою не забываете?..

Василий своих родителей не забывал. В первый же вечер на новом месте написал им письмо:

«Дорогая мамочка! Дорогой отец! Только что получил ваше письмецо с новым адресом. Слишком долго шло, оказывается, вы писали на старый адрес моей полевой почты, а я не знал, что наш дом разбомбили, и тоже слал письма на старый адрес. Они, наверное, на почте лежат. Вы проверьте.

…Мне очень жалко и Катю, и её маму. Рад, что вы взяли Надюшку на воспитание. Я видел её 6 ноября, когда был в Москве и заходил домой. В прежних письмах, которые вы не получили, я писал, что 7 ноября был на Параде. Вы о нём, конечно, знаете…

…Люди меня окружают хорошие, душевные. В боях проявляют героизм….

…У меня всё хорошо. Питаюсь хорошо. Вчера была баня, а с утра большой марш-бросок. Нашу часть перевели в тыл на отдых…»

Документы эпохи