Житие опытного странника, Мои мысли и размышления

Наш Друг был у нее (А.А. Вырубовой), гулял по улицам с Муней (М.Е. Головиной) к Казанскому собору и к Исаакиевскому, – ни одного неприятного взгляда, все спокойны. [...] Даже дети замечают, что дела идут плохо, если мы его не слушаем, и, наоборот, хорошо, если слушаем. Григорий говорит: "Узкая дорога, но надо прямо по ней идти – по-Божьему, а не по-человеческому" – только надо смотреть на все мужественно и с большей верою.

Я ощущаю такое спокойствие и мир на его дорогой могиле. Он умер, чтобы спасти нас.

из писем Государю

Он (царь Николай II) прямо поразителен – такая крепость духа, хотя бесконечно страдает за страну, но поражаюсь, глядя на него. Все остальные члены семьи такие храбрые и хорошие и никогда не жалуются – такие, как бы Господь и наш Друг хотели бы. (10.12.1917)

из письма к А.А. Вырубовой из г. Тобольска в ее книге «Страницы моей жизни»

Цесаревич Алексей

Нет теперь больше святых. Был святой – Григорий Ефимович, но его убили. Теперь и лечат меня, и молятся, а пользы нет. А он, бывало, принесет мне яблоко, погладит меня по больному месту, и мне сразу становится легче.

из воспоминаний боцмана «дядьки» А.Е. Деревенько

Вел. кн. Ольга Николаевна

Весь день сидела с Мамой. Отец Григорий с ночи пропал. Ищут везде. Ужасно тяжело. Были у всенощной здесь дома. Вечером Мама, Аня исповедывались, Лили Ден была. Папа писал [телеграммы из Ставки]. Почти до 12 сидели. Все ждали телефона от Калинина. (17.12.1916 г.)

Как всегда к Знамению и в лазарет. [...] Окончательно узнали, что отец Григорий был убит должно быть Дмитрием и брошен с моста у Крестовского. Его нашли в воде. Как тяжело, и писать не стоит... Сидели и пили чай с Лили и Аней и все время чувствовался отец Григорий с нами. В 5 часов поехали на ветку по ошибке и в 6 встретили Папу и Алексея. Ужасно радостно. Обедали вместе. После 10 часов Папа и Мама принимали Калинина, потом дядю Павла. Мы были у Ани в комнате. В 12 часов спать. (19.12.1916 г.)

из дневниковых записей

Вел. кн. Ольга Александровна, родная сестра Государя

Для Ники и Алики (царя и царицы) он (Г.Е. Распутин) всегда оставался тем, кем он был, – человеком глубоко религиозным, который обладал даром исцеления.

Ему была присуща несомненная способность исцелять людей.

Всякий, кто встречался с ним, был убежден, что он – человек Божий.

Я убеждена, что его преданность моему Брату и его Супруге была лишена каких бы то ни было эгоистических интересов. Он без труда мог бы скопить себе целое состояние, но когда он умер, то все, что у него осталось, – это Библия и кое-что из одежды и несколько предметов, которые подарила ему Императрица для его личных нужд.

В детской Алексия я видела искреннюю набожность сибирского крестьянина.

Во-первых, существовали тысячи и тысячи простых людей, которые твердо верили в силу молитвы и дар исцеления, которыми обладал этот человек. Во-вторых, к нему благосклонно относились иерархи. Ни мой Брат, ни Алики не верили, что человек этот наделен какими-то сверхъестественными способностями. Они видели в нем крестьянина, искренняя набожность которого сделала его орудием Божиим.

Распутин был и всегда оставался крестьянином, в глазах которого Царь – Особа Священная. Он всегда был почтителен, хотя я не думаю, чтобы он где-то учился хорошим манерам. Он называл моего Брата и Алики: «Батюшкой» и «Матушкой». Во время его редких появлений во дворце он или молился за Алексия, или же вел с Алики беседы о религии.

из книги Ворреса Йен «Последняя великая княгиня»

А.А. Вырубова из «Страницы моей жизни»

Когда после часовой беседы с Семьей он (Г.Е. Распутин) уходил, он всегда оставлял Их Величества веселыми, с радостными упованиями и надеждой в душе; до последней минуты они верили в его молитву и еще из Тобольска мне писали, что Россия страдает за его убийство. Никто никогда не мог поколебать их доверия, хотя все враждебные газетные статьи им приносились и все старались им доказать, что он дурной человек. Ответ был один: "Его ненавидят, потому что мы его любим".

Помню, как в церкви подошел к нему почтовый чиновник и просил помолиться о больной. "Ты меня не проси, – ответил он, – а молись св. Ксении". Чиновник в испуге и удивлении вскрикнул: "Как вы могли знать, что жену мою зовут Ксенией". Подобных случаев я могла бы рассказать сотни, но их, пожалуй, так или иначе можно объяснить, но гораздо удивительнее то, что все, что он говорил о будущем, сбывалось.

Трудно и противно говорить о петроградском обществе, которое, невзирая на войну, веселилось и кутило целыми днями. Рестораны и театры процветали. По рассказам одной французской портнихи, ни в один сезон не заказывалось столько костюмов, как зимой 1915 – 1916 годов, и не покупалось такое количество бриллиантов: война как будто не существовала.