Старец рассказывал иеромонаху Г.: «Молясь Христу, я ощущал некое затруднение. Вот Матерь Божия — Она для меня как родная Мать. Святая Евфимия – тоже родная. Я ее зову: "Святая ты моя Евфимьюшка!.." А молясь Христу, я чувствовал затруднение. К Его иконе я прикладывался со страхом. И когда во время Иисусовой молитвы мой ум иногда отходил от Христа, меня это не расстраивало. "Кто я такой, чтобы постоянно иметь свой ум во Христе?" — говорил я себе. И вот произошло то, о чем я хочу тебе рассказать.
Был вечер после праздника Обретения главы Честного Предтечи, канун памяти святого апостола Карпа[112]
. Я чувствовал себя невесомым, воздушным. Никакой охоты спать у меня не было, и я подумал: "Дай-ка я сяду напишу что-нибудь про батюшку Тихона и пошлю это сестрам в Суроти". До восьми тридцати по-святогорски я написал около тридцати страниц. Спать мне не хотелось, но я решил прилечь, потому что немного устали ноги.Начало светать. До девяти по-святогорски (примерно шесть утра по-мирскому) я еще не уснул. И тут я увидел, как исчезла одна из стен моей кельи (та, что в сторону мастерской, возле нее стоит кровать). Я увидел Христа — в Свете, на расстоянии примерно шести метров от меня. Я видел Его сбоку. Волосы Его были светлыми, а глаза голубыми. Он мне ничего не говорил, только смотрел — но не прямо на меня, а как бы чуть в сторону.
Я все это видел не телесными глазами. Тут телесные глаза открыты ли, закрыты ли — никакой разницы нет. Я все это видел глазами душевными.
Увидев Его, я подумал: "Как же они могли в такое Лицо плевать? Как же они — не боявшиеся Бога люди — могли к такому Лицу прикоснуться? Как они могли вколачивать в это Тело гвозди? О, Боже мой!.."
Я был поражен. А какую я испытывал сладость! Какое радование! Я не могу описать словами эту красоту. Она была тем, о чем говорится:
Человеку стоило бы подвизаться тысячу лет ради того, чтобы увидеть эту красоту хотя бы на одно мгновение. О, сколь великие и неизреченные вещи могут быть дарованы человеку — и какими ничтожными пустяками мы занимаемся!
Я верю, что это явление было подарком, который мне сделал батюшка Тихон. Ты только об этом никому не рассказывай. Я и тебе-то долго думал, говорить или не говорить. И видишь, пока ты у меня был — столько времени не говорил ничего, сейчас только решился, когда ты уходишь»[113]
.Через два дня, вновь встретившись с иеромонахом Г., Старец сказал ему: «Я всю ночь проплакал. И зачем я тебе только это рассказал! Я не боюсь, что ты передашь это другим, нет. Но сам я, рассказав тебе об этом, потерпел ущерб».
Одна из сестер монастыря Суроти, почувствовав, что со Старцем произошло что-то необыкновенное, написала ему: «Такого-то мая, в таком-то часу... Остальное Вы расскажете нам сами». И действительно, приехав через какое-то время в Суроти, Старец рассказал сестрам об этом событии и описал Явившегося ему Христа. По его точным описаниям монахини-иконописицы написали икону Господа.
Старец рассказывал: «Был воскресный день, Неделя о слепом. Я чувствовал себя изможденным, и у меня появился помысел о том, что если бы я поел немного рыбки, то это пошло бы мне на пользу. Мне захотелось рыбы не по похоти чревоугодия, но как лекарства. В то время у меня были проблемы и с кишечником. Потом мне понадобилось сходить в соседнюю келью. На обратном пути я увидел большую птицу, похожую на орла. Она летела так низко над землей, что я нагнулся, чтобы она меня не ударила. Я испугался, что эта птица могла быть диавольским искушением, и поэтому, не обращая на нее внимания, быстро вошел в свою келью.
Вскоре мне вновь понадобилось выйти из каливы. На том месте, где мы с птицей едва не столкнулись, я увидел большую живую рыбу. Она лежала на земле и билась. Я сначала осенил себя крестным знаменем, поблагодарил Бога и потом поднял рыбу. Но разве после такого очевидного чуда захочется эту рыбу есть?»
Чтобы не забывать об этом событии и всегда помнить о Промысле Божием, Старец на деревянной спинке своей кровати очень художественно изобразил орла, держащего в когтях большую рыбу. Кроме этого, в Цветной Триоди на полях страницы, где находится служба Недели о слепом, Старец описал это событие. Однако впоследствии по смирению, не желая, чтобы оно было известно другим, этот кусочек страницы он оторвал. И все же часть записи осталась на странице, потому что если бы Старец оторвал и ее, то были бы также уничтожены песнопения, напечатанные на обратной стороне. Для того чтобы запутать смысл, Старец зачеркнул некоторые слова из оставшейся записи и прочитать их удалось с трудом. Вот эта запись:
То есть: