Житие святого Северина

— Это дом святого покойника, который не верил ни в какого бога, племянник. Слишком много здесь его глаз и ушей. Хорошо, если никто не слышал твоего возгласа — ты не сумел сдержать голос. Я ухожу, а ты завтра придёшь перед заходом солнца в ту самую башню, где любил уединяться твой святой. Не дёргайся и молчи. Я буду там. И вы, и римляне — все с перепугу засели за свои стены. Ждёте, когда меня Бог накажет. Скоро. Но завтра ты будешь в башне и никто не должен об этом знать. Тебе пока не на кого положиться и не с кем посоветоваться. С отцом — не смей. Тебе пока что его не судить, а мне можно. Он сейчас как мокрая курица, хотя трусом никогда не был. Сумей решиться и придти незаметно. Захочешь — сможешь, чему-то я тебя учил...

...Исчез... Идти или не идти? Надо же додуматься — в башню святого... Надо идти. Некому сказать мне сейчас, как быть. И отец про меня забыл, и мать ничего не помнит кроме последнего разговора со святым, всё повторяет его слова. А я им о своём с ним разговоре тоже ничего не сказал. Почему он так много сказал мне и почти ничего им? Неужели скоро и их не будет? Неужели мне одному отвечать за ругов и этих норикцев? Они как гиря на наших ногах. Был святой — они были его народом, были союзниками, данниками, но не угрозой. А сейчас я вижу в них одну угрозу. Но ведь это мой дядя всё поломал! Он виноват!.. Но он мой дядя и первый воин Ругиланда, а они... Что я думаю?! Неужели я изменил памяти святого? Моего Учителя? Но и дядя меня учил... Нет, не изменник я! И завтра я буду не где-нибудь, а в его башне. Там его взгляд меня легче найдёт, если он следит за мной с небес. И он поймёт, что я не изменник, что я выполняю его завет — думаю. А чтобы думать — надо знать. И завтра я узнаю... Что? Что-то такое, без чего не жить ругам. Но это значит, что первые брызги из того котла, о котором сказал святой, уже долетели до нас? Уже началось?.. Вспомню снова, что сказал святой — о дяде. Так, вспомнил. Сравню с тем, что сказал дядя о нём. Сравнил... А теперь — что получается, если взглянуть двумя глазами и услышать двумя ушами — не за того, не за этого, а извне смотря и слушая. Интересно... Получается нечто третье... Как это он говорил: думай и о других? И за других? А я ведь тоже «другой» меж ними двумя... Пришла мне пора думать и за себя — оба к этому толкали. Ибо — опять оба говорят, что теперь мне решать за ругов. Как же это выходит? А выходит, что идти надо, что оба мне велят идти... Ну что же... Буду вовремя и буду уже не «мальчиком» и не «племянником», буду... кем?... Как дядя сказал — «пока не с кем посоветоваться» — значит, будет с кем... Да, пришла пора становиться вождем. Рано. Но нужно. Значит — стану.

Глава 7

ФРЕДЕРИК И ФЕРДЕРУХ

КРУПНЫМ ПЛАНОМ

— Замёрз, племянник? Ничего, мы тут всё приготовили. В яме под настилом — жаровня с углями, шубы тоже припасены. Накидывай, это не монастырские, а наши. Времени мало, а сказать надо много. Я побит, племянник, впервые в жизни побит. И побил меня мертвец. Не смотри на меня так — незачем. Я его никогда не любил, это верно, но уважал всегда — сильный враг достоин уважения. Да, враг. И не мне одному — всем ругам. Мы для него — цепные псы, стерегущие покой его любезных норикцев. Можно псам мясо подбросить — вроде дани этой. Да и то их торговцы у нас больше прибыли берут, чем мы от той дани имеем. Сколько веков торговать учились... Можно псов за ушами почесать и даже пузо им погладить — всё равно они псы, а не люди. Люди ему — норикцы, ради них он всех ругов готов под нож пустить. Что, не согласен?

— Он то же самое сказал о тебе, дядя.

— Правильно сказал. И для норикцев его правда выше моей. Да я-то ведь руг. И ты как будто тоже. Я не про арианство или кафоличество говорю. Про кровь в наших жилах, про язык наш, про память о предках. Они в ранах своих вражьи дротики ломали, бились до последней крови, до последнего дыхания — зачем? Чтобы мы сейчас свою кровь отдали этим двуногим волам и меринам? Они же кончены, они сами ни на что не годятся. Он среди них был последним мужчиной, хотя и был монахом...

— А Батавис, дядя?

— А Лавриак, племянник? Он там, в лепёшку ради них расшибался, а они носы воротили... Да пусть бы они были и не меринами, а жеребцами — пусть сами от волков отлягиваются! А он своё: пусть руги их оберегают, а о себе пусть не думают — это для моих норикцев вредно, если они о себе думать станут...

— Не так, дядя! Ты не знаешь!

— Чего не знаю? О чём он с тобой говорил в последний раз? Врёшь, знаю. И не кричи. Незачем моим воинам твой крик слышать. Теперь они твоими станут, должны уважать. Им и так худо — знают, что ты меня убьёшь.

— Я?!