Житие святого Северина

Вождь вестготов Аларих из рода Балтов, и упомянутый Стилихон были наиболее видными полководцами Феодосия в битве при Аквилейе. Но через год умер Феодосий, разделив между сыновьями только что объединённую империю. Что делать — природа, не пожалев материала и труда на создание такого отца, явно решила отдохнуть на сыночках, так что не только было нужно доверить каждому из них лишь по половине наследства, но ещё и следовало дать каждому по советнику-наставнику с максимумом власти, в первую очередь — военной. И император Запада Гонорий получил таким образом в советники Стилихона, а император Востока Аркадий — патриция Руфина. Трудно упрекнуть Феодосия, что Стилихон оказался на Западе — ведь гуннская гроза шла с востока, поэтому Восточной империи требовался прочный тыл, требовалась обеспеченная поддержка. Стилихон был тому верной гарантией, а на Востоке оставался Аларих со своими вестготами, которым были хорошо знакомы земли от Истра до Эллады, исхоженные ими после Адрианополя, да и в ещё догуннские времена исполосованные готскими вторжениями. Открывать им ещё и западные земли не стоило. А вот с гуннами у вестготов были свирепые счёты, на их сторону они ни за что не перешли бы, так что было кому отражать гуннский натиск, ожидая обязательной помощи от Стилихона... Но вот с Руфином Феодосий явно допустил промах. Не успели его схоронить, как Руфин прекратил выплату жалованья федератам-вестготам. Те, естественно, объявили себя ничем более империи не обязанными, выбрали Алариха королём и стали оглядываться — где что плохо лежит. А поскольку всякий раздел государства может стать началом абсолютного распада его, то Руфин с большой тревогой оглядывался на те провинции, которые раньше назывались Элладой. Хотя христианские фанатики сокрушили храмы и статуи, созданные гением своих же предков, ещё оставалась память о том, что не было связано с одиозным язычеством — о доблести и мужестве сынов Эллады, о её величии в эпоху независимости.

— Пожалуй, это могло бы воодушевить и тех самых христианских фанатиков?

— Почему бы и нет? Это та грань кристалла бытия каждого народа, которая связана с верой в того или иного бога. Стоило кому-либо додуматься до мысли, что «если наши предки, будучи тёмными язычниками, могли такое, то неужели мы, познавшие свет Христовой веры, не сможем большего?!» — и именно Эллада стала бы первым кандидатом на отделение от империи. Я даже думаю, что кто-то что-то такое уже сказал, что именно поэтому Руфин сначала толкнул вестготов на объявление себя независимыми, а потом намекнул им, что опустошение Эллады не приведёт к немедленному карательному походу имперских войск. Разумеется, если учесть, что нечто в этом духе другие Руфины уже несчётное число раз совершали в последующие годы, причём не только в обеих империях, но и вне римско-ромейского мира.

— Чудовищно! Неужели мне всё время придётся ждать от людей таких действий и таких побуждений?

— Ещё и не таких. Вспомни франкского Хлодвига. Он не чужих для него эллинов, а своих же франков истреблял. И сам будешь, если потребуется, принимать такие же решения. Никуда не денешься. Как Теодерих никуда не смог отвернуть от этого, и не раз, не два, а многократно не смог. Мне вот не пришлось, хотя иной раз очень хотелось. Но в итоге моего воздержания, возможно, победило большее зло, чем если бы я на такое решился. Вот и Стилихон в конце концов явно сглупил, не сделав то, чего от него ждали...

Он узнал о проделках Руфина с запозданием и кинулся с армией на неподвластную ему землю Восточной империи, перекрывать хищникам дорогу в Элладу. Но опоздал. Уже пылали города и селения, а ручьи и реки текли красные от крови. Сколько последних эллинов погибло в дни Аларихова погрома? Половина? Три четверти? Неизвестно. Но это было концом эллинов. Через столетие Юстиниан придушил последний жар древней традиции уже без всякого сопротивления. Некому было сопротивляться, хотя населения вроде бы стало больше. Но эти вновь народившиеся уже ничего не могли, ибо ничего не помнили, а главное — не хотели помнить. Это были двуногие овцы, рабочий скот, зола отдавших некогда небывало жаркое пламя дров. Кто мог быть назван людьми, а не людишками — погиб ещё в алариховы дни, и потомства не осталось. А если где и вспыхивала искра — её свои же гасили.

— И никогда уже не поднимется Эллада?

— А что до неё тебе?

— Мне, конечно, больше дела до римлян, но ведь и тут то же самое, не говоря о такой мелочи, что и эллины нам родня по той мудрости, которую мы оба — и третий здесь тоже — унаследовали.