Жюль Верн. Двадцать тысяч лье под водой. Робур-Завоеватель

И уж никто, наверно, не забыл, что этот снаряд, начальная скорость которого при вылете из жерла чудовищной пушки была плохо рассчитана, умчался в пространство с быстротой, в шестнадцать раз превышающей обычную скорость снарядов, то есть делая по сто пятьдесят лье в час. Поэтому он так и не упал на землю, а, превратившись в своего рода болид, до сих пор вращается и будет вечно вращаться вокруг земного шара.

Разве нельзя допустить, что этот снаряд и есть то самое загадочное тело, реальность которого отрицать невозможно?»

До чего он остроумен этот подписчик «Нью-Йорк геральда»! Но как быть с трубою?.. Ведь в снаряде герра Шульце никакой трубы и в помине не было!

Выходит, что все объяснения ровным счетом ничего не объясняли, а все наблюдатели наблюдали из рук вон плохо.

Правда, оставалась еще гипотеза, выдвинутая директором обсерватории Цзи-Ка-Вей. Но ведь то было мнение какого-то китайца!..

Не думайте, однако, что обитателям Старого и Нового Света в конце концов надоело ломать голову над этой загадкой. Ничего подобного! Люди спорили до хрипоты, но ни к чему не приходили. И все же наступила короткая передышка. Прошло несколько дней, а занимавший всех предмет — болид или иное тело — ни разу не появлялся и в воздухе не раздавалось пения трубы. Не упало ли таинственное тело в таком месте земного шара, где было бы трудно отыскать его след, — например, в море? Не покоилось ли оно на дне Атлантического, Тихого или Индийского океана? Как разрешить все эти сомнения?

Но именно тогда — между вторым и девятым июня — произошло несколько новых событий, объяснить которые одним только космическим явлением было уже невозможно.

На протяжении этой недели обитатели Гамбурга — на вершине башни святого Михаила, а турки — на самом высоком минарете Ая-Софии, жители Руана — на конце металлического шпиля кафедрального собора, а жители Страсбурга — на верхушке Мюнстерского собора, американцы — на голове статуи Свободы, в устье Гудзона, и на верхушке памятника Вашингтону в Бостоне, китайцы — на вершине храма Пятисот Духов в Кантоне, индусы — на шестнадцатом этаже пирамидальной башни храма Танджура, обитатели града святого Петра — на куполе одноименного собора в Риме, а англичане — на куполе собора св.Павла в Лондоне, египтяне — на вершине большой пирамиды Гиза, парижане — на громоотводе трехсотметровой железной башни, сооруженной для Международной выставки 1889 года, — все они видели флаг, развевавшийся на каждом из названных сооружений, на которые так трудно взобраться.

Флаг этот представлял собою черное полотнище, усеянное звездами с изображением золотого солнца посредине.

Глава вторая, в которой члены Уэлдонского ученого общества спорят, но не приходят к согласию

— И первый, кто посмеет утверждать обратное…

— Вот как!.. Конечно, посмеют, если только сочтут нужным!

— И вопреки вашим угрозам!..

— Следите за своими выражениями, Бэт Файн!

— И вы тоже, дядюшка Прудент!

— Я настаиваю, что винт должен помещаться сзади!

— И мы также!.. Мы также!.. — подхватили пятьдесят голосов, слившихся в общий гул.

— Нет!.. Он должен быть спереди! — вскричал Фил Эванс.

— Спереди! — столь же яростно подхватили пятьдесят других голосов.

— Никогда мы не договоримся!

— Никогда!.. Никогда!

— Для чего же тогда спорить?

— Но это не спор!.. Это — дискуссия!

Однако кто поверил бы, что это дискуссия, слыша резкие возражения, грубые выпады и вопли, наполнявшие зал заседаний вот уже добрых четверть часа?

Надо сказать, что зал этот был самым просторным в Уэлдонском ученом обществе, как именовали знаменитый клуб, который помещался на Уолнет-стрит, в Филадельфии, столице штата Пенсильвания, входящего в состав Американской Федерации.

Накануне город избирал человека на должность фонарщика, зажигающего на улицах газовые фонари; по этому поводу происходили многолюдные манифестации и бурные митинги, враждующие партии даже вступали в рукопашную. Это вызвало всеобщее возбуждение, которое еще не улеглось и, возможно, было причиной сильнейшего волнения, владевшего в тот вечер членами Уэлдонского ученого общества. А ведь в клубе шло всего-навсего очередное заседание сторонников воздушных шаров, на котором обсуждался все еще животрепещущий, даже в описываемое время, вопрос о возможности управления аэростатами.

Все это происходило в одном из городов Соединенных Штатов Америки, быстрое развитие которого было еще более разительным, нежели развитие Нью-Йорка, Чикаго, Цинциннати и Сан-Франциско; в городе, который не был при этом ни портом, ни центром угольной или нефтяной промышленности, ни вообще промышленным центром, ни даже конечным пунктом сети железных дорог; городе, более крупном, чем Берлин, Манчестер, Эдинбург, Ливерпуль, Вена, Петербург, Дублин, и в парке которого свободно разместились бы все семь парков столицы Англии; городе, насчитывающем в наши дни около миллиона двухсот тысяч жителей и слывущем четвертым в мире — после Лондона, Парижа и Нью-Йорка.