Жюль Верн

Пьер иногда оспаривал планы своего сына, обеспокоенный его будущим, но под конец всегда уступал его желаниям, и, видимо, довольно легко. Нельзя не признать, что для мирного провинциального нотариуса тридцатых годов прошлого века, неизбежно привязанного к определенной традиции, к порядку, к известной социальной иерархии и привыкшего к уравновешенности в суждениях, трудно было принимать без удивления устремления сына в разных и даже противоположных областях.

Мог ли он рассчитывать на хорошую будущность для мальчика, который, будучи посланным в Париж заниматься юридическими науками и готовиться к карьере нотариуса, вдруг, выдержав все экзамены, заявил ему, что намеревается стать драматургом?

Пьер проявляет тонкое понимание. Он не только не лишает материальной поддержки студента, упорствующего в нежелании разумно принять от отца нотариальную контору, но и продолжает давать ему советы, как сочинять эти легкомысленные пьесы, от которых его коробит. Взаимное доверие между ними так велико, что он, если понадобится, станет искать в сборниках с изложением юридических дел материалы, подходящие для юного автора… водевилей.

Его порадует, что сын преуспел в жанре более серьезном, в жанре новеллы, он даже станет уговаривать его добиваться академической премии.

И когда этот «экстравагантный сын» пожелает в один прекрасный день заняться мелким биржевым маклерством, отец, после краткого сопротивления, даст себя убедить и позволит ему осуществить эту последнюю прихоть.

Как же хоть на миг поверить, что этот покладистый родитель был тем отцом-истязателем, к которому сын сохранил «глухую враждебность»? Жюль, пишет Марсель Море, в результате происшедшего в недрах его психики переворота стал в оппозицию по отношению к родному отцу. Подобная теория должна быть основана на точных фактах. А между тем факты говорят с том, что эти представители двух поколений отнюдь не враждовали между собой, напротив, были очень близки.

Пьер понимал своего сына и, несмотря на все его фантазии, оказывал ему полное доверие, не сомневаясь, что твердая воля вела его неизменно к намеченной цели, какие бы случайности ни возникали на пути.

Что же до Жюля, то по тону его писем видно, что общение с отцом было для него непринужденным и легким. Надо признать, что ни смущение, ни страх проявить непочтительность не сдерживали его, ибо он без стеснения сдабривал свои послания шуточками, которые покоробили бы многих отцов, завернувшихся в тогу собственного достоинства. Он смотрел на отца как на товарища и друга.

Приведу только один пример.

«Кстати, я становлюсь другим человеком! Духу моему лет восемьдесят, у него костыли и очки. Я превращаюсь в существо старое, как мир, умудренное, как семь мудрецов Греции, глубокое, как гренельскнй колодец, я — наблюдателен, как Араго, морализирую, как резонеры старых комедий, Вы меня просто не узнаете, сердце мое обнажено.

Никогда еще я не расточал столько сравнений, как сейчас. Может быть, потому, что меня донимают колики. Какой ужасный желудок я унаследовал от мамы. А ведь я между тем веду примернейшую жизнь, и святой Иоанн Стилит, в течение десяти лет простоявший на столпе, чтобы заслужить благоволение небес, по образцовому поведению ни в какой степени со мной не сравнится.

Живу словно в Фиванде. Не скажу, чтобы я питался птичьим пометом, но недалек от этого, а мясо, которым я поддерживаю свои силы, протаскало в славном городе Париже немало омнибусов. Мне очень хочется стать мизантропом, как Альцест, и молчальником, как траппист».

Между представителями двух поколений могли время от времени возникать интеллектуальные разногласия, поскольку они были людьми разных эпох, — это лишь нормальное следствие исторической эволюции, и дивиться тут нечему.

Для того чтобы это объяснить, нет нужды говорить о наличии какого-то гипотетического смятения в душе ребенка. Напротив, можно полагать, что влияние Пьера, принадлежавшего еще к XVIII веку, заставило писателя XIX в очень осторожной и скрытой форме высказывать суждения, которые могли бы потрясти умы, верные традиции.

5 . КАРОЛИНА

Первая любовь к двоюродной сестре Каролине, любовь, которая оставит в душе Жюля Верна мучительные следы. Изучение права, отъезд в Париж в 1847 году.

Если в отроческом возрасте Жюль не проявлял чрезмерной страсти к школьным наукам, ум его все же не дремал. Он часто бывал у книготорговца Бодена вместе со своими приятелями Женевуа, Мезонневом, Комту ди Тертр, образовавшими «клуб экстернов».

Рассказывают[17], что на уголке стола в этом книжном заведении юный Жюль написал трагедию в стихах, отвергнутую Театром марионеток «Рикики!». Двоюродные братцы и сестрицы также не пришли в восторг от этого произведения, что глубоко обидело юного автора. Его поняла только Мари Тронсон, за что получила сонет, закапчивающийся следующими строчками: