Жюль Верн

Однако он заявляет, что не может согласиться с финалом, который предлагает ему издатель. «Ваше предложение сделать так, чтобы «Наутилус» оказался в замкнутом пространстве, из которого ему можно выбраться, только потопив корабль, не дающий ему выхода, само по себе хорошо. Однако тут возникают две трудности: во-первых, если «Наутилус» оказался в безысходном положении, значит, это уже не судно, ни с чем не сравнимое, превосходящее все другие мощностью и скоростью хода. Во-вторых, если он в западне и может выбраться из нее, только пройдя над потопленным препятствием, значит, глубина здесь недостаточна. А при отсутствии глубины во что превращается сцена потопления? Она просто невозможна».

Продолжение этого письма разъясняет нам, какой флаг мог быть поднят на военном корабле:

«Теперь, дорогой мой Этцель, продолжая чтение, не теряйте из вида, что вызов брошен иностранным кораблем, который пытался уничтожить «Наутилус», что принадлежит он нации, которую ненавидит Немо, мстящий за смерть своих близких и друзей! Предположите то, что и должно было быть по первоначальному замыслу и что читатели могли предчувствовать… предположите, что Немо — поляк, а потопленный корабль — судно русское, была бы тут возможна хоть тень возражения? Нет, тысячу раз нет! Терпеливо перечитайте рукопись, дорогой Этцель, а затем перешлите ее мне, и я сделаю все, что нужно будет сделать, но не забывайте того, что я только что сказал и что было в первоначальном замысле — правдивом, логичном, законченном: поляк и Россия. Раз этого мы сказать не можем — что весьма досадно в некоторых отношениях, — предоставим читателю возможность предполагать: возможно, так оно и есть!»

После неудавшегося восстания Польши против царя Николая I в 1831 году во Францию эмигрировало немало поляков. Новый польский мятеж против русского господства в 1863 году был подавлен с жестокостью, взволновавшей великие державы. Франция при поддержке Англии и Австрии пыталась оказать давление на Александра II, который отомстил, сохраняя нейтралитет во время войны Пруссии с Данией (1864), с Австрией (1866) и с Францией (1870).

Словом, в 1866 году французы были возмущены поведением русских в отношении поляков, которым они всегда сочувствовали. Республиканцы же, которым невыносима была власть Наполеона III, кипели яростным гневом против самодержца, чьи войска так жестоко обошлись с повстанцами.

Этцель, разумеется, разделял взгляды своего автора и, подобно ему, считал царские репрессии в Польше бесчеловечными. Но, имея опыт государственной деятельности, он понимал трудности, испытываемые французским правительством, которому нельзя было портить отношений с Россией. Нельзя было усложнять и без того трудную работу французской дипломатии. Если бы Немо был по национальности поляком, книга приобретала бы характер провокации, и правительство воспротивилось бы ее выходу в свет. Поэтому Этцель хотел, чтобы автор согласился сделать из Немо врага торговли неграми и охотника за судами работорговцев. Жюль Верн решительно возражал: «Раз я не могу объяснить его (Немо) ненависть, я умолчу о причинах ее, как и о прошлом моего героя, о его национальности и, если понадобится, изменю развязку романа. Я не желаю придавать этой книге никакой политической окраски. Но допустить хоть на миг, что Немо ведет такое существование из ненависти к рабовладению и очищает моря от работорговых судов, которых сейчас уже нет нигде, — значит, по-моему, идти неправильным путем. Вы говорите: но ведь он совершает гнусность! Я же отвечаю: нет! Не забывайте, чем был первоначальный замысел книги: польский аристократ, чьи дочери были изнасилованы, жена зарублена топором, отец умер под кнутом, поляк, чьи друзья гибнут в Сибири, видит, что существование польской нации под угрозой русской тирании! Если такой человек не имеет права топить русские фрегаты всюду, где они ему встретятся, значит, возмездие — только пустое слово. Я бы в таком положении топил безо всяких угрызений совести. Пусть читатель предполагает то, что пожелает, в зависимости от своего умонастроения. Я не упомяну ни кнута, ни Сибири — это было бы слишком прямым намеком. Я не намерен заниматься политикой — для этого я не гожусь, да и политика здесь вообще ни при чем. Что касается развязки — устремление в неведомые моря, захват Мальстремом, так что Аронакс и его спутники даже не подозревают об этом, их мысль остаться на «Наутилусе», едва они услышали зловещее слово «Мальстрем», шлюпка, унесенная водоворотом, вопреки им и вместе с ними, — это же будет великолепно! Да! Великолепно! А затем — вечная тайна — «Наутилус» и его командир! Но я горячусь, пока пишу Вам…»