Жюльетта. Том I

Мы встретили ее слова дружным одобрительным смехом и за непринужденным разговором быстро сделали все приготовления, не упустив ни одной детали. Одна из ведьм встала на четвереньки, другая взобралась на ее крестец, и мы воспроизвели историю страстей отпрыска Марии; я прочитала вслух стих из нужной главы. Когда юношу вытащили из адской машины, вид у него был изрядно потрепанный, то есть вполне подходящий для спектакля, и жертвой занялись Клервиль, Сен-Фон и оставшаяся свободной фурия; его распяли на кресте и подвергли точно таким же мучениям, какие претерпел тот нахал из Галилеи в руках мудрых древних римлян: ему проткнули бок, короновали терниями, сунули в рот смоченную уксусом губку. В конце концов заметив, что Дельнос не очень-то спешит умирать, мы внесли кое-какие новшества в классическую пытку: сняли Дельноса с креста, перевернули, прибили заново и принялись за заднюю часть — прокололи ягодицы, прижгли их раскаленным железом, потом разорвали в клочья; к тому времени, как испустить дух, Дельнос успел сойти с ума. В этот момент Клервиль и Сен-Фон, которых я ласкала обеими руками, извергли из себя неимоверное количество спермы, и на этом закончились безумства, длившиеся двенадцать часов. Их сменили застольные радости.

За ужином Клервиль, сгорая от любопытства и желания выведать тайну Сен-Фона, накачала его вином, осыпала жаркими ласками и ласкала до тех пор, пока у него не закружилась голова. Тогда она задала свой вопрос:

Что вы делаете со своими жертвами перед тем, как убить их?

— Я объявляю им смертный приговор.

— Но это же не все. Вы о чем-то умалчиваете, мы в этом уверены.

— Абсолютно ни о чем.

— И все-таки есть еще что-то. Мы же знаем, что есть.

— Возможно. Но это одна из моих слабостей. Зачем вам ее знать?

— Неужели у вас есть от нас секреты? — проникновенно спросила я.

— В принципе это никакой не секрет, — ответил он.

— Однако вы скрываете его от нас. Ну, пожалуйста, расскажите, в чем тут дело.

— Зачем вам это?

— Просто так, чтобы удовлетворить свое любопытство, ведь мы самые лучшие ваши друзья на свете.

— Вы жестокие женщины, — вздохнул он. — Неужели вам не понятно, что таким признанием я обнаружу свою слабость, свою поистине непростительную слабость?

— Ну, с нами вы можете себе это позволить.

Мы удвоили старания, рассыпаясь в комплиментах и мольбах, и наши ласки возымели действие: министр махнул рукой и обратился к нам со следующими словами:

— Жестокой и долгой была моя борьба с постыдным игом религии, мои дорогие, и должен признаться, я до сих пор остаюсь ее пленником, поскольку верю в загробную жизнь. Если это правда, сказал я сам себе, что в том, другом мире нас ожидают наказания или награды, тогда жертвы моей порочности будут торжествовать и познают там блаженство. Мысль эта мучала меня настоящей пыткой. Когда я уничтожал какое-нибудь существо — будь то из тщеславия или похоти, — у меня возникало острое желание продлить его страдания далеко-далеко за пределы бесконечного времени; таково было мое желание, и это продолжалось очень долго, но однажды я рассказал об этом одному известному распутнику, к которому был очень привязан в свое время, и чьи вкусы были сродни моим. Это был человек необъятных познаний, особенно многого он достиг в алхимии и астрологии; он уверил меня, что я не ошибся в своих предположениях, что людям действительно предстоят наказания и воздаяния и что для того, чтобы преградить человеку путь к небесным радостям, необходимо заставить его подписать договор, написанный кровью его сердца, согласно которому он отдает свою душу дьяволу, после этого надо вставить эту бумагу в его задний проход и забить ее поглубже посредством своего члена, а совершая содомию, надо причинить ему как можно более сильную боль. Соблюдай эти меры предосторожности, заверил мой друг, и никто не сможет помешать тебе попасть в рай. Агония жертвы, по сути своей являющаяся продолжением тех мук, которые человек испытал во время подписания договора, будет длиться бесконечно долго, а ты продлишь свое несказанное наслаждение за грань вечности, если только вечность существует.

— И это все, что вы делаете с жертвами?

— Не спешите и не судите меня строго, Клервиль. Вы страстно хотели знать правду и заставили меня обнаружить свою слабость. Право, мне нечем здесь гордиться.

— Действительно, нечем. Я просто поражена, Сен-Фон! Я считала вас философом. У вас же есть голова на плечах, не так ли? Тогда как же вы могли поверить в эту абсурдную нелепость насчет бессмертия души? Эту отвратительную выдумку обыкновенно принимают за истину до того, как начинают верить в вознаграждение и наказание в загробной жизни, или я не права?

— Что касается до вашего намерения, оно делает вам честь, и я восхищена им, — продолжала Клервиль. — Это согласуется и с моими вкусами: сделать вечными страдания человека, которого вы обрекаете на смерть — такое желание весьма похвально. Но оправдывать его такой чепухой, такой глупой фантазией — это уж, простите, совершенный вздор, Сен-Фон.