Жюльетта. Том II

Терговиц не без удовольствия проворно сорвал с девушки одежду, и перед нами предстало дрожащее, прекраснейшее в мире тело. О небо, какие это были ягодицы! Никогда — повторяю, никогда — не видел я такой таинственной, такой манящей расщелинки и, не мешкая, бросился воздать должное этому чуду природы. Но уж если мозги направлены на определенный вид распутства и кипят при этой мысли, никакой дьявол не в силах изменить ход событий. Словом, я не хотел Филогону — ничто не искушало меня, кроме зада того, кто должен был сношать ее. Терговиц вломился в ее влагалище, я овладел Терговицем, Карлсон — мною, и после бешеной скачки, продолжавшейся, наверное, целый час, мы все трое изверглись в один и тот же миг, как один человек.

— Скорее переверни ее! — закричал я Терговицу. — Разве не видишь, какая у нее жопка? Пусть Карлсон займется ее влагалищем, а я буду содомировать вас обоих.

Мы сделали это несмотря на слезы и стоны бедной сиротки, и к концу следующего часа у нее не осталось ни одного храма Цитеры, куда мы не проторили бы тропинку. Друзья мои были в пене, в особенности Терговиц, один я сохранял самообладание и холодность перед этим небесным созданием, которое вдохновляло меня на желания, настолько жестокие и изощренные, что дай я им в тот момент волю, наша жертва мгновенно испустила бы дух. Ни разу мои развращенные вкусы не обнаруживались столь решительно и властно, как при виде этой девушки; я чувствовал, что не могу придумать для нее достаточно мучительной пытки, и отвергал, как слишком деликатное, все, что приходило мне в голову. Ярость моя скоро достигла высшей точки, у меня потемнело в глазах; я больше не мог смотреть на Филогону без того, чтобы меня не начинали сотрясать самые чудовищные, самые зверские инстинкты. Может быть, вы знаете, откуда берутся подобные чувства, я не знаю этого — я просто описываю то, что происходило в моей душе.

— Давайте уйдем отсюда, — предложил я своим сообщникам, — предусмотрительный человек не должен терять голову от удовольствия. Наши вещи уже погружены на фелюгу, которая ждет нас в порту, готовая к отплытию: я нанял ее до Неаполя. Мм не можем задерживаться здесь после таких преступлений… Но что будем делать с этой малышкой, Терговиц?

— Думаю, надо взять ее с собой, — ответил венгр, и в его глазах я заметил растерянность:

— Ага, ты, кажется, влюбился, дружище?

— Да нет, но раз уж за эту сучку заплачено кровью ее покровителя, я не вижу причины оставлять ее здесь.

Я посчитал нужным ничего не возразить на это, опасаясь раздоров, которые могли поставить под угрозу нашу безопасность, молча кивнул, и мы отправились в дорогу.

Однако Карлсон увидел, что мое согласие было всего лишь уловкой, и по пути заговорил со мной об этом. Я доверял ему полностью и ответил честно и откровенно, а на второй день плавания мы решили избавиться от двух нежных голубков, после чего я должен был стать единственным владельцем наших общественных сбережений. Я обменялся несколькими словами с капитаном судна и ценой нескольких цехинов завоевал его симпатию.

— Мне-то что, — небрежно сказал он, — делайте, что хотите, только опасайтесь вон той женщины: она как-то странно на вас смотрит, как будто знакома с вами.

— Не беспокойтесь, — успокоил я его, — мы выберем подходящий момент. Затем бросил невольный взгляд в ту сторону, куда показывал капитан и решил, что он ошибся, потому что я увидел незнакомое жалкое создание — женщину лет сорока, которая была служанкой для команды; она выглядела постаревшей раньше времени, о чем свидетельствовали следы трудной жизни на ее лице. Поэтому я сразу забыл о ней и сосредоточился на своем плане; едва лишь ночной полог опустился на море, мы с Карлсоном взяли за руки и за ноги нашего спящего товарища и выбросили его за борт. Пробудившаяся от шума Филогона только тяжело вздохнула, но не потому, сказала она, что ей жалко венгра, а потому, что никого на свете она не любит так, как меня.

— Милое, несчастное дитя, — сказал я ей, — любовь твоя безнадежна. Я терпеть не могу женщин, мой ангел, и уже говорил тебе об этом. — Спустив штаны с Карлсона, я продолжал: — Смотри, как должен выглядеть человек, чтобы иметь право на мою благосклонность.

Филогона покраснела, и по щекам ее покатились слезы.

— И как можешь ты любить меня, — спросил я, — после всего, что произошло?

— Да, это было ужасно, но разве сердцу прикажешь? Ах, сударь, даже если вы будете убивать меня, я все равно буду вас любить.

Тем временем к нам незаметно приблизилась та самая печальная женщина и, не подавая виду, что слушает нас, не пропустила ни одного слова.

— Кстати, что ты делала в доме Кальки? — спросил я Филогону. — Покровительства просто так, ни за что, не бывает: наверное, вас связывало что-то другое? Обычно мужчина держит в своем доме молоденькую девушку ради удовлетворения своей похоти.