Жюли де Карнейян

Она дошла пешком до Сент-Огюстена. Ночная свежесть льнула к её плечам, к лицу, тёплые краски которого тонули в темноте. Она вдруг осознала своё одиночество, и сразу пропало удовольствие от пребывания на свежем воздухе, вкусной еды, обильных возлияний. «Ах, этот дурачок, который ушёл…» Полночь давно миновала, и она из экономии села в фиакр, в котором оплакала вперемешку участь обречённой старой лошади, бессознательное корыстолюбие Эспивана и неразговорчивость кучера, который отказался по дороге из восьмого в шестнадцатый округ поведать Жюли де Карнейян историю своей жизни.

Приняв ванну и приведя в должный вид лицо, она настроилась отдохнуть часок на застеленной кровати, но зазвонил телефон. Она побежала к нему нагишом, ругаясь сквозь зубы с напускным раздражением, и тут же сменила тон, узнав голос Люси Альбер.

– Это ты, душенька? Хорошо было вчера вечером? Ах, правда, это в субботу… Никак не запомню, когда суббота, что ты будешь делать…

Из большого зеркала прямо на неё смотрела высокая обнажённая женщина. Тело цвета чайной розы от золотисто-бежевой кудрявой головки до ступней, сухой бесплодный живот нерожавшей женщины, высоко посаженный красивый пупок, груди, в которых только строгий взгляд Жюли находил к чему придраться. «Уже чуточку ближе к медузе, чем к яблоку», – заключила она. До неё донеслись повторяющиеся пронзительные «алло! алло!», – и она заметила, что не слушает.

– Да, душенька, нас прервали… Как? А! призы конкурса красоты. Да-да, это меня очень позабавит, лауреатки всегда так исключительно заурядны! Как, ещё и чай? Настоящий кутёж! Говорю – кутёж… Нет, кутёж… Ничего, детка. Договорились, жду тебя к четырём.

Она постояла нагишом, не отнимая руки от трубки, хмурясь перед пустотой предстоящего дня, не отличающегося между тем от большинства других её дней. «Это из-за Беатрис. Она вогнала меня в хандру своим носом. По правде говоря, это ещё потому, что сегодня восьмое. С восьмого по пятнадцатое настроение соответствует финансам». Она немного покрасовалась в выигрышных позах, сдвинув ноги и поднимая руки, но скоро бросила, потому что голод терзал желудок. «Как мне ни противно завтракать одной, глядишь, буду глодать корку в углу до прихода беккер-чека…»

Телефон снова зазвонил, и на какой-то миг она нервно замерла, подумав, что это Эспиван. Но это был всего лишь Коко Ватар, и она вхолостую подняла брови, раздула ноздри и подбоченилась.

– Что? Вы, мой милый, феномен безответственности! Сержусь, я? Полно, вы же просто смешны! Как? Избавьте меня от сожалений… К тому же у Беатрис была машина, она с удовольствием меня подвезла.

Где-то очень далеко, в гулких сферах, откуда до Жюли доносился треск пишущей машинки и – в более медленном ритме – шум какого-то мотора, Коко Ватар. искренний и упорный, изо всех сил старался объясниться:

– Ты не поняла, дай сказать, Жюли; нет, я не хотел тебя подвести, но я был на папиной машине, я видел, что уже второй час, а мойщики к нам приходят в пять и начинают с машин, сам я встаю в полседьмого в праздники и в будни, и я подумал: «Они за своей обедней бессовестно меня игнорируют словно меня и на свете нет; к тому же, если мне повезёт и Жюли захочет быть милой, я себя знаю, это надолго; нет так нет поеду домой – по крайней мере, рабочий день не пропадёт и с папой не будет недоразумений…» Жюли… Нет Жюли, ты послушай, я за тобой заеду, позавтракаем в Лесу… Послушай. Жюли, я ведь хотел как лучше…

Госпожа де Карнейян внезапно отбросила голодное достоинство и церемонное «вы» и расхохоталась, глядя в зеркало.

– Приезжай, дуралей, приезжай! Как я тебя, а? Пока!

Она сердито взглянула на телефонную трубку, уверенная, что ненавидит собеседника, которому только что, не подав виду, сдалась. Перед сколькими же мужчинами, от Беккера до Коко Ватара, она унижалась в повелительном тоне?

В третий раз ей пришлось подойти к телефону; она услышала сдавленный, скрежещущий голос, который не сразу узнала.

– A! – сказала она, – так это вы, Тони? Вы охрипли? Добрый день. Я не узнала ваш голос. Все здоровы?

– Вы были на улице Сен-Саба…

– Да. Я слышала вас в саду.

– Вы были на улице Сен-Саба… – скрежетал голос. – Вы навещали вашего… моего отчима. Я не хочу, чтобы вы ходили к этому человеку. Я запрещаю вам с ним встречаться. Да, вот именно, запрещаю. Нет, не из-за матери. Я не хочу, чтобы вы ещё с ним виделись, и чтоб он виделся с вами. Да, я вам запрещаю…

Жюли, не слушая дальше, тихонько положила трубку на рычаг. Она ожидала повторного звонка, нового извержения ломающегося и изменённого слезами голоса. «Этот, – подумала она, – этот, пожалуй, самый несносный».