Жюстина, или Несчастья добродетели

— Как! — воскликнул он, рассматривая восхитительный и свежий зад, который первым привел его в возбуждение. — Что такое? Неужели я мог пройти мимо такой красоты! Эта восхитительная девочка имеет и другие девственные цветы, а я не сорвал их! Какая небрежность! Надо немедленно прочистить эту дивную жопку, которая доставит мне в сто раз больше удовольствия, чем вагина; надо, черт меня побери, разворотить ее, разорвать пополам без всякой жалости!

Ничто не мешало ему еще раз осквернить неподвижное, беззащитное тело, и злодей уложил свою жертву в положение, благоприятное для осуществления коварных замыслов. Увидев крохотное отверстие, которое он жаждал пробить, злодей пришел в восторг от явного несоответствия размеров, и вонзил туда свое орудие, даже не потрудившись увлажнить его: все эти меры предосторожности, порождаемые страхом или человечностью, незнакомы пороку и истинному сладострастию: в самом деле, почему бы не заставить страдать предмет страсти, если его боль увеличивает наше наслаждение? Содомит проник в вожделенную пещерку и добрых полчаса наслаждался своей жестокостью, может быть, он еще дольше оставался бы там, если бы природа, не лишив наконец его своих милостей, не прекратила его удовольствия.

В конце концов коварный злодей ушел, оставив на земле несчастную жертву своего распутства — без средств, обесчещенную и почти бездыханную.

О человек! Вот ты каков, когда слушаешь только голос своих страстей!

Жюстина, придя в себя и ощутив свое жуткое состояние, захотела умереть.

— Чудовище! — заплакала она. — Что плохого я ему сделала? Чем заслужила такое жестокое обращение? Я спасла ему жизнь, вернула богатство, а он отобрал у меня самое дорогое; даже тигры, живущие в самых диких лесах, не осмелились бы на такое преступление. Первые ощущения боли и унижения сменились недолгим изнеможением; ее прекрасные глаза, наполненные слезами, машинально обратились к небу, сердце ее устремилось к ногам Всевышнего. Чистый, сверкающий звездами свод, строгая ночная тишина… торжественный образ мирной природы, контрастирующий с потрясением души бедной девочки — все вокруг нее источало сумрачный ужас, из которого тут же родилась потребность молиться; она опустилась на колени перед этим всемогущим Богом, которого отрицает разум и в которого верит горе.

— Святый и всемогущий Боже, — начала она сквозь рыдания, — ты, кто наполняет меня в этот ужасный момент неземной радостью, кто не позволил мне покуситься на мою жизнь, о защитник мой и наставник, я взываю к твоему милосердию, я молю тебя о милости; взгляни на мою нищету и мои страдания, на мое смирение и мои надежды! Боже всемогущий, ты знаешь, что я слаба и невинна, что меня предали и обесчестили; я хотела творить добро по твоему примеру, и за это ты наказал меня своей волей. Пусть же она свершится, о Господи, я с радостью принимаю все твои священные планы, я принимаю их безропотно и не буду пенять на них. Но если я найду здесь, на земле, только тернии, позволь мне, о Господи Всемогущий, молить, чтобы ты призвал меня к себе, молиться тебе и боготворить тебя вдали от этих развратных людей, которые принесли мне, увы, одни лишь несчастья и своими коварными и кровавыми руками швырнули меня для забавы в море слез и в пропасть страданий!

Молитва утешает несчастных; небо — их сладкая иллюзия, и они становятся сильнее после того, как прильнут к ней устами. Тем не менее трудно сделать из этого физического факта какие-нибудь выводы в пользу существования Бога: состояние несчастья — это состояние исступления, но разве могут дети безумия внимать голосу разума? Жюстина поднялась, привела в порядок одежду и отправилась в путь.

Совсем другие мысли питали сознание Сен-Флорана. На свете есть души, для которых преступление заключает в себе столько очарования, что они никогда не могут им насытиться; первое преступление для них всего лишь ступень к следующему, и удовлетворяются они только тогда, когда выпьют чашу наслаждений до самого дна.

— Какие сладкие плоды я сорвал! — говорил себе предатель, сидя под деревом в двухстах шагах от места своего преступления. — Какая это была невинность! Какая свежесть! Сколько грации и очарования!.. Как она меня возбуждала, как воспламеняла мои чувства!.. Я бы задушил ее, если бы она оказала хоть какое-то сопротивление… Может быть, я зря оставил ее в живых… Если ей встретиться кто-нибудь, она может на меня пожаловаться… меня могут настигнуть, и тогда я пропал… Кто знает, до чего может дойти месть обиженной девчонки? Надо бы ее прикончить… Если одним ничтожным созданием на земле будет меньше, ничего от этого не изменится: это просто червь, которого я раздавлю мимоходом; это ядовитое животное, которое грозит мне своим жалом, и я не должен допустить, чтобы оно меня поразило; нет ничего дурного в том, чтобы избавиться от тех, кто хочет навредить нам… Поэтому раздумывать нечего.