Жива ли мать

Возможно, увидев «Дитя и мать» – 1 и 2, мать была вынуждена даже обратиться к психологу для того, чтобы он помог ей лучше перенести психологические страдания, которые я, если верить Рут, причинила им. Не стану обесценивать ее впечатления: «Дитя и мать» – внезапное откровение ранее молчаливой дочери, живущей за морем, но это не самое страшное, скорее всего, она не питала никаких иллюзий относительно моих чувств к ней, если бы я отправила «Дитя и мать» – 1 и 2 лично ей, она наверняка разволновалась бы, но не больше, сильнее всего ее тревожило всеобщее внимание. И тем не менее едва ли она в тот момент пошла к психологу, чтобы обратиться к психологу, надо признать, что тебе нужна помощь далеко не только в практических вопросах, а осознание этого засело у нее чересчур глубоко, скорее всего, это детская травма. По той же причине ей ни за что не пришло бы в голову посетить психолога, чтобы тот помог ей разобраться в новой ситуации, когда ее блудная дочь вернулась и хочет поговорить с ней: психолог непременно спросит, почему мать так решительно и неумолимо отвергает все мои попытки – и что матери на это ответить?

Она загнала себя в ситуацию – или это ее загнали в такую ситуацию – когда ей нельзя выражать скорбь от утраты ребенка.

В моем представлении мать предпочитает компанию людей, которые ей поддакивают, а людям несложно ей поддакивать, потому что она кажется очень ранимой, потому что мать – по крайней мере, именно такой она мне запомнилась – мастерски умеет изображать несчастье и страдание, изображать человека, утонувшего в страданиях и сделавшего их частью себя. Кроме того, она в возрасте, а пожилых людей принято жалеть, они вызывают в нас инстинктивное сострадание. Молодая парикмахерша и молодой врач проявят сострадание, если мать расскажет про свою старшую дочь, которая вдруг бросила их, уехала и много лет не общалась с ними, а теперь неожиданно вернулась и предъявляет некие требования – они не станут задумываться и уж точно не усомнятся в той версии происходящего, которую преподнесет им мать, в таких болезненных признаниях истине места нет, да и вообще – что считать истиной? Когда пожилая женщина со скорбной миной дрожащим голосом ведет рассказ о жизненных невзгодах, ей не задают уточняющих вопросов и не вызывают на философскую беседу о том, кто на самом деле виноват, в Грегерса Верле в таких случаях играть не принято – ее просто интуитивно утешают.

Мне стыдно, что настолько обычный человек обладает надо мной такой властью, но затем я напоминаю сама себе, что мое тело появилось на свет из ее тела, что она по собственной воле или по совету кого-то еще приложила меня к груди, которую я обхватила крохотным ротиком и из которой высасывала живительную жидкость, – наверное, я уже тогда боялась, что она отомстит за мою жадность, пожрет собственное потомство, однако этого не произошло, и вместо этого я приняла на себя всю ту боль, которую ей удалось подавить в себе.

Рут ни слова ни упомянула о Йеллоустоне, Монтана. Мать рассказала ей о моих сообщениях, но не показала письмо, где я пишу про Йеллоустон, Монтана? Мать скрывает от Рут все, что касается Йеллоустона, преподносит ей историю без сучков.

Когда-то существовали фотографии с крестин. Они вспомнились мне утром, за кофе, когда я смотрела на нетронутое белое одеяло на улице, черно-белое. На одной фотографии – семья отца перед каменной церковью, на другой – только мы с матерью, и мать прижимает покрещенную, меня, к щеке, щека матери прижимается к моей, мы выглядим счастливыми, но какие же чувства, наверное, переполняли мать в ту минуту: ведь почти сразу после ее собственных крестин мать отправили к дяде Хокону и тете Огот в Хамар, а у тех уже имелся собственный ребенок. На снимке мать стоит перед каменной церковью, прижимаясь ко мне щекой, и производит впечатление счастливой, но о чем мать думает? Возможно, существовали когда-то и фотографии, на которых бабушка так же прижимается щекой к матери, и они стоят возле какой-нибудь церкви, однако даже если и так, то я никогда их не видела, о бабушке никто не говорил, о дяде Хоконе и тете Огот из Хамара тоже упоминали редко, потому что хвастаться там особенно было нечем.