Живая бездна

Мысленный эксперимент с первого курса по моей программе: возьмём металлический брусок и поставим на нём одну метку. Соотношение полученных таким образом длин можно выразить через коэффициент, с которым они относятся друг к другу. Таким образом, в теории любое рациональное число может быть выражено с помощью одной метки на металлическом бруске. Если использовать простой буквенный шифр, то метку, дающую коэффициент, равный 0.13320216033, можно прочитать как 13-32-02-16-03-30, или «л-ю-б-о-в-ь». С помощью единственной метки на металлическом бруске, если суметь поставить её с достаточной точностью, можно записать полное собрание пьес Шекспира. Или выражения машинного языка самых продвинутых экспертных систем, хотя в этом случае метка может оказаться столь малой, что решению будет мешать постоянная Планка. Как выражать огромные массивы информации через бесконечно малые объекты — вот что проходило красной нитью через мои студенческие годы. Я плавал в интеллектуальном море из кубитов и значимых данных, кодированных структур и энтропии Реньи.

Дни я проводил в вычислительной лаборатории с её кожаными диванами и древними керамическими шкафчиками, болтая с людьми, пришедшими со всего мира и из-за его пределов. Первым астером, с которым я встретился, была женщина со станции в L-5, которая спустилась сюда, чтобы изучать кристаллографию, хотя поскольку жила она при постоянной гравитации вращения, она больше была похожа на марсианку, чем на тех вытянутых солдат, что в итоге стали моими тюремщиками. Ночи я делил между моей комнатой в общаге и барами и безалкогольными кафе, стоящими вдоль границ кампуса.

Понемногу я начал, взяв за основу грустного, травмированного мальчика, сбежавшего из Лондрины и жизни на базовом, строить из него более глубокого, более серьёзного, более сосредоточенного человека. Я старался выглядеть как учёный и одевался в тонкие чёрные жилетки и рубашки песочного цвета, что студентами биологического декларировалось как их мода. Я даже вступил в студенческий союз научно-просветительской деятельности и просиживал долгие, злые, пропахшие гвоздичными сигаретами встречи и спорил, когда народ с более традиционных программ гундел, что моя работа больше похожа на философию, чем на инженерию.

Я пил немного вина, курил по чуть-чуть марихуаны, но наркотики, которые подпитывали университет, были не расслабляющими. Университет Тель-Авивской Автономии крутился на ноотропах: никотин, кофеин, амфетамин, декстроамфетамин, метилфенидат, 2-оксопирролидин ацетамид. Аарон, мой сосед по общаге, обеспечил как маршрут, позволивший им добраться до меня, так и мировоззрение, которое их оправдало.

— Мы основа, — сказал он, опираясь на подлокотник нашего дешёвого, отлитого из пены дивана. — Ты, я и кто бы то ни был ещё в этом месте. Если бы это было не так, мы пошли бы в настоящую школу.

— Мы в настоящей школе. Мы тут занимаемся хорошими делами, — сказал я. Мы ели лапшу с чёрным соусом, которую они продавали с карта, катающегося по коридорам общежития, и каждый раз, как я набивал рот, его наполнял запах чего-то напоминающего оливки.

— Именно, — сказал Аарон, ткнув в мою сторону вилкой. — Мы шагаем в ногу с самыми продвинутыми, отлично укомплектованными школами, какую ни возьми. Мы, куча выскочек с базового пособия. Наши мамочки не подгоняют школам многомиллионные гранты. Мы не выезжаем на открытиях, сделанных каким-нибудь заведующим кафедрой семьдесят лет назад. Ты думаешь, у них есть программа по наноинформатике в этом их Эколе?

— Да, — сказал я, чисто из чувства противоречия.

— Нет. А вот у нас — да. Потому что мы должны быть на переднем крае, чтобы выжить. У нас нет статуса, нет денег, у нас нет ничего из того, что нужно, чтобы открыть дверь в мир спецов по кадрам, коммерческих союзов или субсидируемых специалистов. Так что мы создаём своё, — с этими словами он достал тонкую коробочку из своего кармана и погремел ей. — То, что другие делать не могут, не хотят, или не считают нужным, для нас просто необходимо.

Глубоко в моей груди дёрнулось во сне вялое чувство справедливости, но аргументов против я найти не мог, тем более что все, кто входил в программу, в эту картину вроде как вполне вписывались. Это стало бы несправедливым, сказал я себе, если бы наркотики переворачивали всю игру. А так, даже если все будут их принимать, то всё так и останется.

По мере того, как шла моя карьера в университете и я вплотную приближался к самой кромке выпуска, я обнаружил, что меня всё меньше и меньше беспокоит справедливость и всё больше и больше — собственное благополучие. Поскольку наноинформатика была новой программой, у неё не было своего постоянного факультета. Половина классов, которые входили в перечень требуемых, бралась взаймы у других программ, и профессора зачастую не адаптировали содержимое, чтобы учесть меня. На итоговом семинаре все остальные полдюжины студентов были чистыми биологами, и работали они по общему учебному плану, который я только краем зацепил. Применение фокусирующих препаратов в этих условиях казалось очевидным выбором.