Живая душа

– А я твои рассказы «за бугром» читала, – снова пропустив мои откровения мимо ушей, задумчиво проговорила Елена. – Правда, на немецком. Мне они понравились. Особенно – про волка. Здорово он у тебя получился… И ты в нём узнаваем. Чувствуется, что многие свои мысли ты ему передресовал. Да и твои «Байкальские повести» мне Георгий тоже прислал, уже после нашего развода. Я ведь, особенно первое время, сильно ностальгировала по России, Сибири, Иркутску, Байкалу, Котам… Вернуться даже одно время собиралась… Хорошо ты в своих повестях про нашу деревеньку написал. Многое так и встаёт перед глазами… А что же, сеновал-то наш нигде не отобразил?

– Отображу ещё, какие мои годы! – с удовольствием делая первый глоток кофе, ответил я.

– Сколько юных див и дев на нём с тобой перебывало, – тоже попивая кофе, продолжила Елена. – Студенточки – биологини, в основном. Удобно главное, издалека везти не надо – первосортный товар под боком, знай – выбирай да охмуряй. Как это всё сарай наш только выдержал, не развалился по брёвнышку, – неподдельно развеселилась Елена. – Будешь? – спросила она, свинчивая крышку с пузатой бутылки коньяка тёмно-зеленого стекла.

– Разве что с кофе, – не совсем уверенно ответил я. – Вообще-то до обеда я стараюсь не употреблять горячительных напитков.

– Так мы не пить – лечиться будем. От тоски душевной, от неприкаянности нашей вечной, от скудости жизни… Я ведь теперь, Игорь, богатенькая дама. По российским понятиям, так даже очень богатенькая. Буржуинка, одним словом, – неожиданно переключилась она на другую тему. – Так что многое могу себе позволить. В том числе и – хороший коньяк. У меня свой небольшой магазинчик – салон, где я продаю «произведения искусства». В том числе и свои картинки. Но радости особой от своей безбедной и весьма комфортной, устроенной жизни, честно говоря, что-то не испытываю. Хотя какая вроде бы разница – одно озеро поменяла на другое? Сибирское – на Женевское. Ан нет, тянуло, как магнитом, порою на Байкал. Байкальские пейзажи по памяти даже одно время начала писать. Они там у меня очень хорошо расходились. Вот я и приловчилась некоторые, особенно удачные копировать… А один раз, представляешь, смешной такой случай произошёл! Это когда я уже свой художественный салон открыла. Приходит ко мне художник – настоящий денди, какие встречаются среди парижской богемы. Светлый плащ, широкополая серая шляпа, шарф через плечо и по-французски, по-немецки лопочет складненько. Картины свои для реализации предлагает. Разворачивает обёрточную бумагу – показывает. Я посмотрела и по-русски говорю: «Хорошие у тебя картины, парень. Беру».

– А как вы догадались, что я русский? – перейдя на родной язык, слегка опешил он.

– Да ты на пейзажи-то свои погляди! – отвечаю ему. – Речушка, с тёмной холодной водой, клочья тумана над нею, копёшки на взгорке, берёзки в золоте осеннем – среднерусская полоса, где-нибудь под Рязанью.

– Подмосковье, – поправляет он. – Я родом из Серпухова…

Наверное, уже больше часа мы сидели с Еленой за круглым столом на веранде, неспешно попивая душистый и действительно очень хороший кофе с местным деревенским молоком. Ели мягкие булочки с маслом, сыром, бужениной и зелёными листьями салата. Говорили о живописцах минувших времён и нынешних. О цвете и свете, о воздухе, который непременно должен угадываться в картине. И, непонятно отчего, мне всё чаще и настойчивее вспоминался тот, давнишний завтрак, в летней кухне, по крыше которой непрестанно шуршал летний дождь. И еда была почти та же. Не было вот только коньяка. А потом…

* * *

Позавтракав, мы с Ритой вновь забрались на сеновал и, лежа на широком обшитом зелёной материей одеяле с кое-где торчащей из него ватой (одеяло это нам выделил Гоша), болтали обо всём, что придёт на ум. В долгих паузах нашего необязательного, с ленцой, разговора мы с удовольствием слушали приятный, какой-то плавный шум дождя. Глаза непроизвольно закрывались, и нас клонило в сон.

– Ну что вот можно делать в такую погоду в деревне? – щекоча мне шею соломинкой, чтобы я не заснул окончательно, спросила Рита.

– Можно вести философские беседы, решая неразрешимые загадки бытия. Можно читать хорошую книгу. Можно спать или безумствовать. Что из этого перечня предпочитаете вы, мадам?

– Если под безумствами подразумевается то, что было ночью – тогда, несомненно, безумства!

Ничего больше не говоря, Рита решительно спихнула меня с ватного одеяла на недовольно зашуршавшее сено. Быстро покрыла его простынёй, подоткнув под него её края. Так же поспешно разделась и легла, укрывшись уже другим, более легким, пуховым, одеялом (тоже вчерашний дар Гоши), малиново краснеющим в четырёхугольном вырезе белоснежного пододеяльника и почему-то напомнившем мне вылезающее из кастрюли тесто.

Взгляд у Маргариты был призывный, кокетливый, нетерпеливый и задумчивый одновременно. И во взгляде этом, в его непостижимой глубине, я тонул безвозвратно, как в омуте. Причём тонул добровольно…