Живая душа

После завтрака Дмитрий обычно уходил в дом рисовать, а я, убрав посуду, старался за нашим круглым столом на веранде хотя бы часа два поработать. Тем более что дал себе слово выпустить книгу, посвящённую Наташе, к годовщине её ухода из этого мира, намереваясь предварить эпиграфом из Василия Андреевича Жуковского: «О милых спутниках, которые наш свет своим сопутствием для нас животворили, не говори с тоской: их нет; но с благодарностию: были»… Однако написать что-то новое я долгое время просто не мог. И порою просиживал по полдня за чистым листом бумаги, на первозданную белизну которого, время от времени, при воспоминании о Наташе, начинали капать слёзы. В такие минуты мне хотелось разреветься по-настоящему, как в детстве, в полный голос, но я сдерживал себя, чтобы не расстраивать Дмитрия, ведь дверь с веранды (где я пытался работать) в дом была, по-прежнему, полуоткрыта. Так что это бывали тихие слёзы…

Зато как мы радовались с Дмитрием, когда что-то стронулось и я начал наконец-то писать эссе о Наташе, назвав его: «Прости, прощай». Это было эссе о её последних днях на земле и о первых днях и месяцах после неё. И помню, что мы иногда переговариваясь с сыном через открытую дверь, что-то вспоминали вместе. И в этих воспоминаниях было столько безутешной печали, но и столько какого-то незримого света, что о Наташе хотелось говорить постоянно. Хотя порою от этих воспоминаний мне казалось, что сердце не выдержит этой тоски и боли и просто остановится, чтобы не длить мои мучения дальше. Однако я упорно старался точно описать опыт (ведь эссе в переводе с французского – опыт) пережития неподъёмного, казалось, горя, в надежде на то, что кому-то это может пригодиться. Поскольку каким бы огромным не было горе – это всего лишь часть нашей продолжающейся жизни.

Однажды сын не ушёл после завтрака в дом, а остался со мной на веранде, начав рисовать мой карандашный портрет.

Часа через два на листке обычного формата у него проявился печальный мужчина, очень похожий на меня, о чём-то напряжённо думающий, словно старающийся осмыслить одиночество и пытающийся сделать его своим достойным ремеслом… Листок с этим портретом висит с тех пор сбоку от моего рабочего стола.

В этом году Дмитрий так ни разу и не смог выбраться на дачу, поскольку в начале лета, после полутора лет безработицы, устроился наконец-то на работу, как-то связанную с обслуживанием компьютеров. Конечно, и это не то, о чём он мечтал – делать мультфильмы, но и не то, что ему обычно предлагали – торговлю ширпотребом. По-принципу: купи подешевле – продай подороже. Но для такой деятельности, как я уже говорил, можно было и не заканчивать международный факультет классического университета…

У Александра Станиславовича же, в этом же самом университете, который окончил мой сын, сначала сентября в этом году плотное расписание занятий.

Евгений по каким-то своим делам укатил в Одессу, попросив меня присмотреть за Асей, то есть кормить её. И после нескольких кормёжек, когда Ася прибегала на мой свист со своего участка, она попросту перебралась на подстилку открытой веранды у входной двери нашего дома…

Сегодня суббота. Я топлю баню.

«Надо и в доме печку затопить, – размышляю я. – А то нагрянут друзья (обещали), а там прохладно. Да и Дмитрий может быть приедет. Ведь мы с ним не виделись уже почти месяц. С того самого дня, когда я приезжал в город получать пенсию. Хотя у него всегда дела, даже в выходные. Ну, что ж, всё естественно. Молодым время жить – нам доживать. Да и приготовить что-нибудь вкусненькое надо. Конечно, такой борщ, как варила Наташа, мне сготовить не удастся… Сделаю фасоль с тушёнкой и луком да потушу грибы с морковкой. Димке такое моё блюдо нравилось», – решил я.

На одиннадцатичасовом пароме никто не приехал…

«Может быть, приедут трёхчасовым?.. Как раз успеют с корабля на полок», – успокоил я себя, вспомнив, как в прошлом году, тоже в конце сентября, вдруг выпало невероятно много снега. И Дмитрий, уезжавший на два дня в город (ещё по-летнему одетый), проводить на самолёт свою знакомую из Архангельска, которая недели две прожила у нас на участке в своей палатке, брёл потом в нашу гору (приехав на трёхчасовом пароме), чуть не по колено утопая в снегу. И как я его, совсем окоченевшего, сразу повёл в жаркую баню и попарил как следует пихтовым веничком. И как он, лёжа на полке, только покряхтывал от удовольствия под ударами разлапистого веника и время от времени произносил: «Ух, здорово!..»

«Вот, хорошо, что вспомнил об этом эпизоде. Надо сходить в лесок, наломать пихтовых веток для веника». Ибо крапива, которой я тоже люблю в парной пройтись по суставам и пояснице, уже пожухла, а берёза облетела.

– Ася, в лес! – скомандовал я собаке, охотящейся у старого плетня за очередной мышью-полёвкой.