Живая душа

– Санёк! Кончай трепаться! Пошли лучше картошку чистить, – возвысила голос Зина. И, увидев, что её слова не возымели никакого действия на гордо отвернувшегося от неё матроса, уже вполголоса добавила: – Опять студентке-метеорологине чего-то заливает. Небось про восьмибалльные океанские шторма травит, а палубу, стервёныш, не помыл, – обратила она внимание на какие-то соринки в узком проходе между надстройкой и бортом. – Ладно, пошли на корму, не будем им мешать. Пусть девчонку клеит. Хотя безнадёга это для него, по-моему. Такой восторженной девчушке герой нужен. Ну, на худой конец, – морской волк настоящий. А Санёк ни то ни сё. Какой он морской волк? В лучшем случае – корабельная крыса. Вот боцман наш – тот точно волк! Не волк даже, а волчара-одиночка. – В Зининой интонации послышались нотки восхищения. – Жаль только, что нас, баб, люто ненавидит. Видно в свое время на измену, как на острый нож, напоролся, да так на острие его, словно бабочка, со злобой своей и застыл.

Все это Зина мне поведала, пока мы вдоль борта пробирались на кормовую палубу.

– Теперь ты впереди иди, – остановилась она перед небольшой, в несколько ступеней, но довольно крутой металлической лесенкой. – А то у меня юбочка больно уж коротенькая, а трусики не совсем свежие. Ой, умора, опять покраснел!..

Забравшись по лесенке на небольшое пространство возле трубы и переместив туда бак с водой и картошку в мешке, мы приступили к её чистке.

– Ты чё всё молчишь-то?! – через некоторое время опять заговорила Зина, бросая в бак очищенную картоху. И, словно забыв о вопросе, переключилась на своё. – Да и чё говорить-то. Все вы, мужики, одинаковые. Ты хоть краснеешь – и то ладно. А глаз-то твой, может, и поперёк твоей воли, к моей груди, я видела, как приклеивается, как только я за картошкой нагибаюсь…

Мы сидели с Зиной напротив друг друга, на низеньких деревянных раскладных табуреточках, и её и без того коротенькая юбка, напоминающая скорее набедренную повязку, вообще собралась до немыслимо малых размеров, открыв точёные Зинины бёдра, которые, наклоняясь за очередной картошкой, я мог разглядеть почти до самого их основания. Когда же она наклонялась, то взгляд невольно останавливался уже на её колышущейся, с чистой кожей, груди. И порой мне хотелось резко высказать этой красивой зрелой женщине, что она, да и многие другие её сородичи по полу, сами нередко провоцируют мужиков на сальные взгляды, как бы ненароком всё более и более оголяясь. Однако я промолчал, хотя зрелище, скажу я вам, было не для слабонервных. И в этот момент, чтобы заглушить бушующие силы организма, мне хотелось бы быть умудрённым и спокойным старцем, уже лишённым многих инстинктов, а не молодым человеком двадцати трёх лет, полным желаний, восторгов и сил.

– Про себя что-нибудь расскажи, – продолжала принуждать к разговору Зина. – Девчонка-то у тебя есть?

Я вспомнил свою ровесницу, студентку мединститута, с которой (так совпадало) мы частенько в одно и то же время ездили на электричках: в воскресенье вечером – в Иркутск, а по субботам, после недельных занятий в своих институтах, – домой, в Ангарск.

Как-то, в почти пустом вагоне последней воскресной электрички, мы оказались рядом. Вернее, войдя в вагон и увидев одиноко сидящую незнакомку (видимо, она села на предыдущей остановке, в Майске), уже не раз встречаемую мной, и как и она, уселся у окна напротив неё.

За ним стояла непроницаемая темь февральской, уже почти ночи. А в вагоне было тихо, тепло, светло, чисто…

Словно провожая взглядом вокзал родного города и перрон с его весёлыми фонарями, девушка вдруг сказала:

– Из дома всегда так грустно уезжать… И вам, видимо, тоже. Я заметила, что вы, как и я, обычно ездите десятичасовой электричкой. А все мои подружки и друзья уезжают более ранней – восьмичасовой, чтобы не так поздно было добираться до места в Иркутске.

Мы разговорились, действительно чувствуя какое-то родство душ.

Через какое-то время стали добрыми друзьями и уже грустили, если долго не встречались. Однако в любовь или даже во влюбленность наши взаимные симпатии почему-то перерастать не спешили, держась на состоянии предчувствия любви.

В очередной раз взглянув на Зинину грудь, я вдруг вспомнил один случай, связанный с моей медицинской подругой, который не то удивил, не то обескуражил меня каким-то несвойственным, как мне тогда показалось, для неё поведением.

В субботу, после «двух пар», успев поэтому на электричку на 12.20, мы возвращались домой, сев, как предварительно и договорились, в третий вагон, который был переполнен такими же, как мы, студентами, уезжающими из областного центра на выходные дни домой по своим городам, городкам, деревням и поселкам, расположенным вдоль великой Транссибирской магистрали.