Живая душа

Поднявшись выше, я увидел синее-пресинее отсюда море, наше серое судно, а в бинокль разглядел ещё и другие близлежащие острова и островки: Топоркова, Айрий камень… Нам предстояло обследовать их все, чтоб убедиться в том, что котики не остаются зимовать близ своих лежбищ, а уходят на мелководье в океан, где и проводят зиму, собираясь там и с острова Тюлений, расположенного близ Сахалина, в Охотском море, и с островов Прибылова, в Беринговом море, которые теперь принадлежат США, хотя и по их названиям ясно, кем они были открыты… И все эти стада тюленей собираются на своих банках: Эримо, близ Японии или Стейлмента, в Тихом океане…

К чугунному кресту Витуса Беринга, поставленному, кажется, моряками Тихоокеанского флота, почти на вершине острова Медный, где на высоте чуть более полукилометра уже простирается горная тундра, мы поднялись все вместе. Немного постояли, помолчали, слушая всхлипы ветра по почившему на этом острове Командору российского флота, и молча, изредка только перекидываясь отдельными фразами, спустились вниз. К видимой теперь сверху, сквозь клочья быстро разлетающегося тумана, лодке.

– Гляди-ка, – указал мне Юрка на одно место. – Застывшая лава.

– Ничего удивительного, – тут же встрял Николюк, явно тяготившийся молчанием. – Командоры образовались в результате извержения подводных вулканов и последующего поднятия дна. – Словно прочёл он абзац из учебника. – Потому-то здесь, в береговых обнажениях, кое-где и видны пласты застывшей лавы…

Недели за две обследовав Командоры, мы спустились южнее, в Охотское море, к острову Тюлений. И там лежбища котиков были пусты, как бывает пустынен в ожидании скорого предзимья пляж – весёлый и многолюдный летом, но угрюмый и тихий сырой серой поздней осенью.

На банке Стейлмента, придя туда уже во второй половине декабря, уставшие от постоянных штормов, какой-то промозглой сырости и резких холодных ветров, мы «поймали» хорошую погоду и наконец-то смогли отогреться, размякнув душой, обнаружив здесь к тому же огромное стадо котиков, «американцев» и «наших», мирно пасущихся на мелководье в спокойных тёплых водах океана, иногда искажающихся длинной, пологой приятной волной, конца и края которой не было видно… «Морщины на челе океана…»

Работы, к счастью, было много. Промеры отловленных тюленей. Анализы крови. Описание поведенческих реакций животных: максимальное время пребывания их под водой, время покоя на воде и так далее и тому подобные процедуры…

Полдня мы с Юркой проводили в шлюпке, ведя полевой дневник, подсчитывая, хотя бы приблизительно, количество особей: самцов, самок, детёнышей нынешнего года, приплывших с ними сюда, с островов, где они родились…

Обычно, отойдя на достаточно далёкое расстояние от судна, мы раздевались до трусов, а то и догола, и нежились в лучах тёплого, такого непривычного для нас декабрьского солнца. У нас, в Сибири, в это время уже вовсю трещат морозы. Когда один при помощи бинокля вёл учёт стада, другой – записывал данные в полевой дневник.

Буквально за неделю таких походов мы хорошо загорели и были довольным всем: собой, погодой, жизнью вообще, иногда нам удавалось сделанной из проволоки кошкой зацепить и вытащить из воды широкие, длинные (по нескольку метров) буроватые ленты ламинарии – морской капусты, резко пахнущей йодом. Из которой потом на судне наш великолепный кок готовил превосходные салаты, охотно употребляемые всеми членами команды. Что, несомненно, говорило всё-таки о недостатке каких-то витаминов в нашем рационе.

Заканчивалась половина рейса. И все чаще в лодке, посреди океана, мы с Юркой ностальгировали: вспоминая берег, родной город, друзей и подруг. В такие минуты мне казалось, что я любил и люблю только Галину, и жалел о том, что в своём письме из Петропавловска не написал ей об этом. В радиограмме же, с нескрытым от многих глаз текстом, писать о сокровенном не хотелось, причём более всего не хотелось, чтобы о моих тайных чувствах узнала Зина, с которой у нас сложились довольно странные какие-то, непонятные ни ей, ни мне отношения, порой напоминающие то вот-вот готовую распуститься весеннюю почку, то замёрзший, пожухший цветок.

Иногда Зина по-прежнему приглашала меня в свою каюту и, казалось, оттачивала на мне остроту своих коготков, ведя порой весьма фривольные беседы, касающиеся отношений мужчины и женщины. Чувствовалось, что она очень внимательно прочла «Опасные связи» Лакло. Может быть, именно поэтому её, и без того малоскрываемые, прелести, казалось, особенно настойчиво просились теперь наружу из любых одежд. И Зина, довольная собой, словно вприщур, ловила на себе мои вожделённые взгляды. Заканчивалось, правда, всё тем, что она томно говорила.

– Можешь поцеловать вот здесь.

Она касалась указанным пальцем своей щеки.