Живая память. Том 3. [1944-1945]

…К полудню 28 апреля после тяжелых уличных боев наш батальон вышел к реке Шпрее. На этом же рубеже сосредоточились подразделения еще двух батальонов: капитана В. И. Давыдова и старшего лейтенанта К. Я. Самсонова из 171-й соседней с нами дивизии.

Немало рек приходилось форсировать нашему батальону за годы войны, но такую мы встретили впервые. Берега Шпрее, закованные в гранит, отвесно возвышались над водой. Как форсировать? Наше внимание привлек мост, носивший имя Мольтке. Он был забаррикадирован у входа и выхода, заминирован, опутан колючей проволокой и прикрывался многослойным перекрестным огнем пулеметов и орудий, установленных на нескольких этажах и чердаках министерства внутренних дел (или, как мы его называли, «дома Гиммлера») и углового дома напротив. Дивизион тяжелых пушек, находившихся в районе Кёнигсплаца, держал под обстрелом северный берег реки.

К вечеру воздух потряс оглушительный взрыв. Это гитлеровцы подорвали мост «Мольтке», но не совсем удачно: он лишь провис серединой, и мы решили использовать его для переправы.

В 18 часов от командира полка полковника Ф. М. Зинченко поступил приказ: начать форсирование Шпрее. Вызвав к себе командира взвода младшего сержанта Петра Пятницкого, я приказал ему выдвинуться со взводом к берегу, произвести разведку боем и при возможности преодолеть реку. Но едва солдаты устремились вперед, противник открыл ураганный огонь. Вокруг рвались снаряды и мины, свистели пули, реку сразу заволокло дымом. Взвод все же добрался до берега, но вынужден был залечь у баррикады впереди моста.

Я немедленно доложил обстановку командиру полка, и он обещал поддержать нас артиллерией. Вскоре ко мне на командно-наблюдательный пункт прибыли офицеры-артиллеристы, а в 20 часов началась артподготовка. Огонь наших орудий был настолько эффективным, что со стороны противника прекратилась даже автоматная стрельба. Саперы тотчас приступили к разминированию моста.

Первым перебрался через реку взвод Петра Пятницкого, следом за ним — взвод сержанта Петра Щербины. Они сходу ворвались в здания, в которых засел противник, и завязали рукопашный бой. Воспользовавшись ослаблением огня, через поврежденный мост стали переправляться основные силы батальона: стрелковая рота старшего сержанта Ильи Сьянова, пулеметная рота лейтенанта Юрия Герасимова, минометная рота капитана Михаила Моргуна. К 24 часам Шпрее осталась позади батальона. Но бой ни на минуту не затихал. Не передать словами, как велик был наступательный порыв. Весь личный состав батальона знал, что только пятьсот метров отделяют нас от рейхстага, над которым Родина приказала водрузить Красное знамя, и каждому хотелось быть первым в этом решающем бою.

Главные силы 150-й и 171-й стрелковых дивизий переправились в ночь на 29 апреля и весь следующий день вели тяжелые бои: 150-я — за «дом Гиммлера», а 171-я — за опорные пункты севернее рейхстага. Наш батальон, продолжая наступать, к утру вплотную приблизился к громадному шестиэтажному зданию министерства внутренних дел, в котором засел отряд эсэсовцев. Сюда же вышел и батальон капитана Давыдова.

«Дом Гиммлера» мрачной каменной громадой возвышался над окружающими зданиями. Нижний и полуподвальный этажи его имели стены толщиной до двух метров и были усилены земляными насыпями, окна и двери или наглухо заделаны кирпичом, или забаррикадированы. В оконных проемах оборудованы бойницы и амбразуры, ведя из которых огонь, противник держал под обстрелом обе набережные реки.

Утром 29-го по этой крепости, а также по всему прилегающему району, был нанесен мощный артиллерийско-минометный удар. В результате этого обстрела большинство огневых точек противника было подавлено. Под прикрытием огня нам удалось захватить угловую часть дома и ворваться во двор. Тяжелый бой внутри дома продолжался целые сутки. Действовать приходилось мелкими группами, ведя борьбу буквально за каждую комнату. Время от времени здание содрогалось от сильных взрывов, часто возникали пожары, душил, ослеплял дым.

Меня беспокоила лишь одна мысль: не потерять бы здесь слишком много сил, которые так нужны были для предстоящих решающих боев. И удивлялся, когда санитары докладывали: «Тяжело раненных нет». Это казалось невероятным — в таком-то аду! Раненые, конечно же, были, но никто из них не покидал поля боя, если только этим полем можно было назвать кабинеты и конференц-залы гиммлеровских палачей.

В одном из коридоров я встретил сержанта Ивана Зозулю. Голова и руки его были забинтованы. Спрашиваю:

— Почему не в санбате?

— Пустячное ранение, товарищ капитан, — отвечает, — царапина.

На самом же деле Зозуля был серьезно ранен — просто не хотел покинуть товарищей в критический момент и остался в строю. Лишь на рассвете другого дня сержант, подойдя ко мне, доложил:

— Вот теперь отправляюсь на перевязку, товарищ капитан.