Живая память. Том 3. [1944-1945]

Мы гнали по вымощенной брусчаткой дороге и, разомлев от солнца, покоя и предвкушения победы, переговаривались, чтобы не задремать. Впереди слева показалось кладбище. Дорога круто поворачивала в его сторону.

Дорога гудела от скорости под туго накачанными шинами. Обилие зелени и цветов по бокам веселило глаз и поддерживало настроение благодушия. Адъютант что-то напевал, шофер подтягивал ему.

И вдруг машину неожиданно бросило влево, я почувствовал крутой поворот, хотел посмотреть, что случилось, но в это время будто что-то толкнуло меня вперед и обожгло ногу. Падая, я услышал выстрелы и понял, что стреляют с кладбища. Адъютант рывком поднялся во весь рост, загородив меня собой, и выпустил несколько очередей из автомата в сторону кладбища.

Машина резко, со скрипом и скрежетом затормозила, накренившись на правое заднее колесо, и съехала в канаву.

Я спросил:

— В чем дело?

— Стреляет какой-то гад, — ответил адъютант. Он нагнулся, взял с сиденья магазин с патронами, перезарядил автомат, опять встал во весь рост и покровительственно произнес: — Пор-рядок, товарищ генерал! Сейчас мы его успокоим.

Перед тем как снова услышать стрельбу, я увидел, как автомат вылетел у адъютанта из рук, а сам он сел, будто его переломил кто, и схватился за грудь. Шофер выскочил из машины и открыл огонь, очередь за очередью, то и дело выкрикивая:

— Ну погоди, гад! Погоди!

Радист вытащил меня из машины и усадил на землю около адъютанта, который лежал на сиденье, голова его свешивалась к земле. Было видно, что он мертв. Радист попросил:

— Ложитесь, товарищ генерал, я забинтую ногу.

— Чепуха, — сказал я. — Идите, ребята, посмотрите, кто там стреляет.

Шофер и радист побежали, пригнувшись, по канаве к кладбищу.

— Да нет! — крикнул я им. — Заходите с разных сторон. Осторожнее, не высовывайтесь из канавы!

Они побежали в разные стороны.

Вскоре я потерял их из виду и остался наедине с убитым адъютантом. Сначала хотел поправить его голову. Но нога не слушалась, и я не сумел подняться. Тогда я прополз вокруг машины, попытался за ноги подтянуть тело, но в это время пуля ударила в смотровое стекло. Я упал на землю. Снова пуля ударила — уже совсем близко. Острая боль пронзила раненую ногу, но я не шевелился. Еще одна пуля, срикошетив от булыжника, проскрежетала где-то рядом.

Я подумал: «Зачем послал ребят на кладбище? Что они могут сделать вдвоем?!» Опять уткнулся в землю: пуля прочертила по погону с огромной силой и сорвала его с плеча. «Неужели, — подумал я, — конец?!»

Где-то совсем близко — мои полки, а я лежу рядом с убитым адъютантом, не могу ни укрыться, ни отползти в сторону, и следующая пуля будет моя. Солнце пекло, оттого в голове гудело, по всему телу разошелся озноб, в ноге пульсировала боль. Было жалко не только себя, но и адъютанта, шофера, радиста, которых тоже могли убить…

«Вот-вот конец войне, — думал я, обняв землю, чтобы стать незаметнее, — а молодые парни все падают, падают, уходят из жизни на чужбине. Хоронят их честь по чести, заносят всех в соответствующие списки, и нет уже пропавших без вести, как это было в первые годы войны, и никто уже не будет забыт! И меня похоронят с большими почестями, с воинским эскортом и речами. Но ведь только сорок лет прожито, только жизнь началась!»

Я лежал, обида и тоска сжимали сердце. Сзади послышались шаги. Как плохо, что автомат остался на сиденье. Что же это я? Когда со мной было такое? Я повернул голову. Резкая боль в ноге заставила меня снова лечь, но этого мгновения было достаточно, чтобы увидеть, что идут мои ребята. Усталые и спокойные, они покуривали и о чем-то тихо разговаривали, будто возвращались с работы. Увидев меня, распластанного на земле, затопали своими сапожищами, подбежали, приподняли:

— Товарищ генерал!

— Вы что, ребята? — спросил я.

— Слава богу!

— А что?

— Да больно вы лежали нехорошо.

— А как у вас?

— Пор-рядок, товарищ генерал! — доложил шофер, подражая убитому адъютанту. — Гада того застрелили. «Мертвая голова» оказался. С автоматом и снайперской винтовкой. Мы к нему с обеих сторон, как вы велели. Смотрим, он по вам бьет, сволочь. Он увидел Митю (радиста) и давай палить по нему. Я всего одну очередь дал, и он даже пикнуть не успел. Хенде хох! В людей уже стрелять не будет. Отстрелялся, подлюга…

Радист перевязал мне ногу. Оказалось, кость не задело, но мягкие ткани разворотило здорово. Пуля вдоль ноги прошла.

Вскоре подошел полк второго эшелона. Мы с почестями похоронили адъютанта.

От госпитализации я отказался — шутка ли отстать от дивизии в такое время? Три с половиной года был с ней, сколько горя хлебнул, и вдруг перед самой победой уйти? Упросил командарма. Так потом с палочкой и ходил по Берлину. Ничего!

Вот ты меня спросишь, страшно ли было, когда меня тот снайпер с кладбища обстрелял? Всегда боязно, когда по тебе стреляют. Умирать никому не хочется. И в Испании страх иногда испытывал, и в самом начале в Отечественную, и в самом конце ее — тоже. Только вот все по-разному.