Живая память. Великая Отечественная: правда о войне. В 3-х томах. Том 3.

Лейтенант Герасимов поведал историю своей жизни. Как и многие другие, он оказался на фронте. Ему нужно было стрелять и убивать тех, кто представлял народ, подаривший миру замечательных писателей. Именно их книги возбудили в нем чувство уважения к немецкому народу. Правда, иной раз обидно становилось за то, что такой трудолюбивый и талантливый народ «терпит у себя самый паскудный гитлеровский режим, но это было в конце концов их дело».

И на фронте не прошла у него симпатия к немецкому народу. После боя угощали они пленных, комрадами называли, табачком потчевали. Неожиданными были для них, новобранцев, слова бывалого бойца: «Слюни вы распустили с этими „друзьями“. Здесь они все комрады, а вы бы посмотрели, что эти комрады делают там, за линией фронта, и как они с нашими ранеными и мирным населением обращаются».

Все это довелось испить полной чашей самому Герасимову…

Трудно давалась ему фронтовая школа ненависти. Сожженные деревни, растерзанные трупы красноармейцев, изнасилованные и убитые женщины, девушки, девочки-подростки были «наглядными» пособиями в школе ненависти. «Особенно одна у меня осталась в памяти, — с горечью вспоминал лейтенант. — Ей было лет одиннадцать, она, как видно, шла в школу; немцы поймали ее, затащили в огород, изнасиловали и убили. Она лежала в помятой картофельной ботве, маленькая девочка, почти ребенок, а кругом валялись залитые кровью ученические тетради и учебники… Лицо ее было страшно изрублено тесаком, в руке она сжимала раскрытую школьную сумку…»

А ведь его дочь тоже, как и эта, училась в пятом. Он узнал по учебнику географии.

Обжигающая душу сцена, до сих пор заставляющая содрогнуться сердца тех, кто не видел подобных зверств. Точно таким же огнем ненависти пышет сцена расправы над пленными красноармейцами, которую видит уже после освобождения населенного пункта лейтенант. И, обращаясь к автору, Герасимов говорит: «Вы понимаете, что мы озверели, насмотревшись на все, что творили фашисты, да иначе и не могло быть. Все мы поняли, что имеем дело не с людьми, а с какими-то осатаневшими от крови собачьими выродками».

Испытанное в гитлеровском плену, увиденное и пережитое в мгновенья фронтового затишья выработало в русском человеке холодное, как сталь, и жгучее, как магма, чувство священной ненависти к фашистам, с каким и сражается на фронте лейтенант Герасимов. На прощанье он сказал: «И воевать мы научились по-настоящему, и ненавидеть, и любить. На таком оселке, как война, все чувства отлично оттачиваются. Казалось бы, любовь и ненависть никак нельзя поставить рядышком: знаете, как это говорится: „В одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань“, а вот у нас они впряжены и здорово тянут! Тяжко я ненавижу фашистов за все, что они причинили моей Родине и мне лично, и в то же время всем сердцем люблю свой народ и не хочу, чтобы ему пришлось страдать под фашистским игом. Вот это-то и заставляет меня, да и всех нас драться с таким ожесточением, именно эти два чувства, воплощенные в действие, и приведут нам победу. И если любовь к Родине хранится у нас в сердцах и будет храниться до тех пор, пока эти сердца бьются, то ненависть к врагу всегда мы носим на кончиках штыков».

Эпическое начало в рассказах многих, вчера еще казавшихся неисправимыми романтиками, сливаясь с задушевностью исповеди о прожитом и изведанном в ходе боев, отступления и прощаний с близкими, снабдили рассказы Соболева, Вишневского, Лавренева и других тональностью доверительности и непосредственности. Именно это обстоятельство обеспечило успех сборнику рассказов Леонида Соболева «Морская душа», рассказам Андрея Платонова «Одухотворенные люди», Бориса Лавренева «Старуха», очерку Константина Симонова «Дни и ночи» — своеобразному эскизу его одноименной повести. По душе читателям пришелся и рассказ «Март — апрель» Вадима Кожевникова, публиковавшийся в августе — сентябре 1942 года в «Комсомольской правде».

Своеобразный цикл «Ленинградских рассказов» создал Николай Тихонов. Среди них такие яркие и неповторимые, как и их герои, рассказы «Поединок», «Старый военный», «Мгновенье».

Эти и многие другие рассказы о подвигах защитников Родины явились как бы «накопителем» героического материала для более крупных произведений. Кстати, в творчестве тех же писателей. Так практика литературы оспорила утверждение Ильи Эренбурга о том, что в блиндаже «некогда писать повесть и обдумывать роман, а воинам некогда читать его. Все это станет возможным только после победы». Но жизнь не терпит ни формул, ни категоричных постулатов.

Известно, например, из воспоминаний Михаила Бубеннова о том, что именно в блиндаже, на переднем крае Калининского фронта он не только обдумывал будущий свой роман «Белая береза», но и писал его.