Живая вещь

Услышав звуки радио, Уильям поворочался в корзине и, выметнув кулачок, почесал переносицу. Затем издал не очень громкий пробный вопль. От которого сам некоторым образом встревожился; набрал в лёгкие воздуха и крикнул-позвал позаливистее.

Маркус вышел за дверь, на самых невероятных цыпочках, и прислушался.

Уильям позвал ещё раз, уже не так настойчиво.

Но тут подала голос миссис Ортон:

— Молодой человек, а молодой человек! Ребёнок плачет.

Маркус ничего не ответил. Тогда миссис Ортон взяла оказавшуюся под рукой книжку и громко постучала ею по столику. Слыша это, Уильям заголосил. Маркус прокрался на верхнюю лестничную площадку.

— Молодой человек, ну-ка взять его. Посмотри, что там с ним.

— Может, он пытается снова уснуть?

— Вот уж нет.

Маркус открыл дверь комнаты Стефани и вошёл. Сотрясающаяся плетёная корзинка стояла близ накрытой белым кровати, у окна. Вопли Уильяма обрели неутомимый ритм, как будто дышать и вопить — одно и то же. Маркус приблизился. Младенец сердито бился всем телом, сбрыкнув с себя одеяльце. Личика не различить, только цвет его меняется — от бледно-розового, в момент вдоха, до гневно-пурпурного, в момент крика. Маркус склонился и, подхватив младенца под спинку (вспомнил, как это делала Стефани), взял на руки лежачим. Оказывается, он легче, чем можно подумать; будто из лоскутков; но в этой податливости что-то опасное. Младенец затаил дыхание, лиловея, и тут уж выдал свой самый звучный и жалобный вопль. Невероятно бережно держа Уильяма на руках, но всё ещё лежащим на спинке, Маркус стал медленно продвигаться к лестнице.

Перед верхней ступенькой он помедлил, перехватил тельце чуть поудобнее, для спуска. Глаза его встретились с тёмными гневными глазками. А этот младенец — не прост. На вид беззащитный, плачет, однако ж не молит, а властно требует!..

Маркус спустился на две-три ступеньки. Ещё на несколько.

— Ну кто ж так ребёнка держит-то? — раздался из кресла голос миссис Ортон.

Стефани разложила на библиотечном столе книги. Здесь имелись два пластмассовых стола на металлических ножках. А вокруг были полки с художественной литературой, книгами о политике, домоводстве и садоводстве, об уходе за ребёнком, даже раздел «Философия». Никогда ещё прежде она не пробовала работать с текстом без внешней надобности: то нужно было писать рассуждение на заданную тему, то готовиться к экзаменам, а потом уж и к урокам в школе.

Другие надолго обосновавшиеся посетители библиотеки — мужчины. Двое из них бродяги: один (в свитере цвета рыжеватой глины, местами дырявом) почитывал газету, другой (в чёрном строгом пальто, похожий на сотрудника похоронного агентства) присел за высокой стопкой томов «Британской энциклопедии». Третий был глубокий старик, очень маленький, очень аккуратно одетый, с лупой в дрожащей руке, чья стопка книг не позволяла судить о сфере увлечений: «История английских деревьев», «Происхождение видов», «Открытое общество и его враги», «Домашнее выращивание пряных трав». И наконец, четвёртый — тщедушный юноша, похоже студент, с учебником математики.

У полок с романами стояли и тихонько болтали две или три женщины, на вид домохозяйки.