Живая вода (СИ)

— Любви ты боишься, — Цефора уперла руки в бока. — И прячешься за своей богиней! Потому что боишься, что полюбишь кого-то, и тогда не сможешь с прежней страстью любить простых людей. Будет один любимый, а другие — так…

— Чушь! — обиделась Брисигида. — Я ведь люблю брата, Феликсу, Маронду…

— …как людей, — закончила за нее целительница. — Любить мужчину — это другое.

Брисигида застонала и уперлась лицом в ладони.

— И что теперь, — промямлила она, — уговаривать саму себя что ли?

— А что ты обычно делаешь, когда тебе тяжело? — прищурилась Цефора.

— Молюсь…

— Значит, молись.

***

Данатос сидел на валуне на берегу. Он вертел в руках серебряную пуговицу с гравировкой в виде пера: такие носила Феликса на любимом кафтане.

— Мне не по себе от того, что их нигде нет, — буркнул он Лаэрту. — Ни Фель, ни этих стариков рогатых. Бесит, что никто больше не волнуется!

— Наверное, она пошла поскорее искать источники, — пожал плечами его друг. — Это же Остров Жизни. Что плохого здесь может случиться?

— Думаешь, это райский уголок? — нахмурился оборотень. — Где все всегда в безопасности?

— Я не знаю, — юноша почесал за ухом. — Мне здесь спокойно.

— Все так говорят, — Данатос раздул ноздри. — Всем здесь хорошо. Даже мне…

— И это бесит тебя больше всего?

— Да!

Данатос спрыгнул с валуна, убрал пуговицу в карман.

— Она была здесь ночью, — тихо проговорил он. — Почему она ушла, никому не сказав?

— Торопилась ожить? — предположил Лаэрт. — Для чего еще ей уходить, тем более с Хранителями-Проводниками…

— Я шел по их запаху сегодня утром, — Данатос поджал губы. — Он пропадает через пару сотен метров. Начисто.

— А так бывает вообще? — удивился агент.

Оборотень развел руками.

— У них с Брисигидой есть парные амулеты, — вспомнил Лаэрт. — Брис ее еще не пробовала искать?

— Пробовала, — кивнул Данатос. — Глухо. Будто ее здесь и не было никогда. Но сестра сказала, что это помехи всего Острова. Он вроде как не принадлежит к остальному миру.

— И что, ты хочешь идти искать ее?

Данатос поднял голову, запустил руки в волосы.

— Боюсь, это бесполезно, — признал он. — Все пропитано магией. Если долго идти в одном направлении, возвращаешься сюда, на берег.

— Может, Маронда поможет?

— Она очень плоха, — вздохнул перевертыш. — Брис сказала, что ей нельзя колдовать в таком состоянии. Но других магов у нас нет…

— Есть, вообще-то, — возразил Лаэрт. — Элиэн. Надо только придумать, как ее позвать.

— Точно! — обрадовался оборотень.

Остаток дня они с Лаэртом изобретали способ привлечь внимание Странницы. Изредка они видели два драконьих силуэта над океаном и тогда начинали суетливо доделывать нелепые конструкции из палок. Но даже дымный след от костров со свежими листьями не заставил Элиэн повернуть к Острову.

— Ты уверен, что это вообще она? — К вечеру Лаэрт начал канючить.

— Если бы это был какой-то другой дракон, — терпеливо отвечал Данатос, — который нас не знает — мы бы не добрались до причала, правда?

— Может, она стала иначе думать и чувствовать после превращения? — фехтовальщику явно не хотелось признавать, что все их усилия тщетны.

— Думаю, ей просто не до нас, — скривил губы оборотень. — Пойдем отсюда. Может, завтра Маронде станет полегче.

***

Когда воздушный поток струится по перепонкам крыльев, он звенит хрусталем. Напоенный солнцем, ветер шепчет и поет.

Или это песня того, другого, что порой касается спины шелковым дыханием?

Плыть по небу было невообразимым облегчением. Круговорот чужих мыслей как смыло, и голова стала невесомой, птичьей. Тот, другой, издавал лишь тишину. Она проливалась на разум благословенным медом, сладким, прозрачным… исцеляющим.

Сине-фиолетовая тень рядом угадывала желания, даже их мельчайшие оттенки. Вверх, вправо, ястребом вниз; поддержать крылом, прижаться спиной, согреть своим жаром. Это древнее существо заполнило пустоту, о которой она и не знала прежде.

Он был здесь, когда суша начала обнажаться, стряхивать лазурный атлас моря. Он видел первых, паривших над юной землей, слушавших ее вдохи. Он возник раньше Слова и потому обходился без него. И понимал все гораздо лучше любого другого, и мог объяснить — так, что никаких вопросов не могло даже остаться.

Это он когда-то вдохнул коварное пламя в Анаштару, первую из потомков Тени. Она родилась в недрах гор, нагая и дрожащая. Он начертал имя на ее душе и вписал в свое сердце. Он любил ее, как дочь.

Это он когда-то пролил свет жизни на Септаграта, первого из сыновей Света. Дух леса сделал первый вдох под сенью великого древа, у проклюнувшегося звонкого ручья. Первый из первых прошептал имя лозам на его коже и высек в своей памяти. Он любил его, как сына.

Вместе с ними ударили из недр мертвая вода и живая, и пронесся по миру трепетный глас: все, что рождается, однажды умрет, чтобы родиться снова.

Его имя было странно произносить вслух. Даже это его воплощение казалось слишком приземленным, обыденным, смертным. Хотя он и был таким: всегда поблизости, во всем, что дышит и впитывает свет солнца, нежится в волнах и прячется под покровом матери-земли. Он был домом, ее домом, который она так долго искала.