Живи!

Мы выходим из дома, толкнув величественную, пусть и обшарпанную парадную дверь. Ступаем на широкую, мощенную серой брусчаткой улицу. Над городом висит легкий туман, дома будто одеты в дымные платьица. Иринка с трудом передвигает ноги, я тоже не чувствую себя отдохнувшим: спали мы часов пять. Каждую косточку ломит, мышцы болят — тащусь еле-еле. Улочки тихи и пустынны. Знакомые улочки — мы в южной части Миргорода. Вот ведь, удирали-убегали и вновь очутились здесь. Охотников и полицейских не видно, надо думать, обшаривают предместье. Считай, повезло. Нужно быстрее продать спецходули, снять угол у какой-нибудь глухой бабки, потом, когда всё утрясется, выправить документы и… зеваю… ладно, успеется. А сейчас — на рынок.

В прилегающих к базару рабочих кварталах кипит жизнь. Катятся скрипучие тележки, по навесным мосткам ходят люди, стучат молотки и гудят станки. С рынка долетают громкие, настойчивые голоса торговцев, предлагающих товары: ходули, муку, вяленое мясо, рыбу, очки ночного видения и боевые хлысты. Мы шагаем среди брошенного пыльного скарба и давно сгнившего мусора; людей внизу мало, большинство предпочитает мостки ненадежной земле. На солнце наползают тяжелые тучи. Они клубятся, бегут в небе навстречу друг другу. Поднявшийся ветер разгоняет туман, взметая серую пыль и обрывки бумаги. Надвигается столь редкая по осени гроза: пахнет озоном, крупные капли шмякаются с высоты, оставляя в пыли рваные кляксы.

На перекрестке я замечаю толстяка в неизменной робе с вышитым крестом. Поверх робы накинут дождевик. Магистр Ленни, старый знакомый. В руках увесистая трость, он тяжело опирается на нее. Лицо измученное. Ходули под ним кажутся чертовски маленькими, всё же удивительно: как они его держат? Сектант внимательно смотрит на меня. Я, стараясь не подать вида, что узнал его, прохожу мимо, но вдруг слышу:

— Живи…

Останавливаюсь как вкопанный. До сих пор я слышал это слово только когда произносил сам. Впиваюсь в толстяка недоверчивым взглядом. Глаза его слезятся, он шмыгает красным носом и утирается рукавом.

Иринка шепчет в полудреме:

— Ты тоже целит…

С размаху запечатываю ей рот, сердце колотится, бешено, жгуче. Ирка хнычет, не от боли даже, от обиды, но стоит смирно, не вырывается. Толстяк, отпрянув, озирается по сторонам — не слышал ли кто? Мы смотрим друг на друга и невольно усмехаемся, грустно и безнадежно. Пожалуй, это забавно — наша одинаковая реакция на слова девушки.

— Идемте… — говорит Ленни. — Тут недалеко. — И мы следуем за ним, потому что другого выбора у нас нет.

Редкие капли усиливаются, строчат частой очередью. Иринка с магистром натягивают на головы капюшоны. В небесах грохочет и сверкает, гроза разбушевалась не на шутку. Я поднимаю голову и, остужая разгоряченное лицо, подставляю его под холодные упругие струи, ловлю ртом дождевые капли, и кажется, ничего вкуснее я в жизни не пробовал. Я взбудоражен и счастлив. Я впервые встретил похожего на себя человека. Вдвоем мы своротим горы.

Ленни приводит нас в небольшой двухэтажный коттедж, беленький, аккуратный, окруженный низким кирпичным забором. Справа вызывающе кособокий гараж, забитый металлоломом: ржавыми садовыми лейками, рамами от велосипедов, мотками проволоки. Маленький яблоневый садик на заднем дворе. Внутри дома, на первом этаже что-то вроде зала для заседаний: большой круглый стол посреди и кресла с высокими спинками. Лишней мебели нет. На бархатных спинках вышитые золотом инициалы. Окна, ведущие в сад, чуть приоткрыты, сквозняк будто паруса надувает газовые занавески, прилипшие к забрызганному подоконнику. Пряно пахнет яблоневой листвой; дождь шелестит в саду, тарахтит по крыше, отстукивая морзянку. Звук напоминает сигнал бедствия.

Мы снимаем намокшую одежду и ходули, магистр стягивает плащ, указывает нам на кресла и удаляется. Кресла очень удобные, мягкие; сидя в таком, чувствуешь себя аристократом. Хочется курить трубку, пить бренди и спорить об особенностях внешней политики. Иринка почти проснулась и с любопытством вертит головой. Ее внимание привлекает великолепная мраморная лестница, ведущая на второй этаж.

— Там наверняка есть удобные кровати, мягкие подушки, теплое одеяло… — шепчет Ира.

— Возможно, стоит нам уснуть, как сюда явятся охотники или полиция.

Иринка, зевая, смотрит на дверь, за которой исчез магистр.

— Думаешь, он?..

— Ничего не думаю. Пока неизвестно. — Во мне растет подозрение. Восторг прошел. Надо трезво смотреть на вещи: я — беглец, я — никто. Но мою жизнь можно выгодно обменять на собственную неприкосновенность. — Иринка, когда мы будем говорить, ты молчи, хорошо?

— Считаешь меня совсем глупой? Я ничего такого не ляпну!

— Ира, ради бога…

— Ладно, буду молчать. Но если что случится — пеняй на себя!

Переодевшийся в халат и домашние ходули, магистр Ленни появляется в комнате и быстрым шагом идет к креслам. Садится напротив, ласково и в то же время с детским удивлением глядит на нас как на неожиданный, но приятный рождественский подарок.

— Прошу прощения, — говорит он. — Я не представился: Ленни.

— Магистр Ленни?