Живи, Египет! (сборник)

Потом, обернувшись к старшине Ахмеду, он спросил с тоской в голосе:

— Ну как там, в деревне? Я по людям соскучился, по всякой живой душе!

Несмотря на волнение, прозвучавшее в вопросе шейха, Ахмед не спешил отвечать. Он заметил, как после этих слов на лицах окружающих его товарищей появилось выражение горечи. Так бывало всякий раз, когда кто-нибудь из них возвращался из деревни после увольнения. Подобный вопрос задавали неизбежно, быть может, в ином виде или в иной связи, но его задавали, и настроение сразу менялось, всех охватывало общее чувство горечи.

Начинают ли они, как и он, это сознавать? Замечают ли здесь нечто необычайное? Понимают ли, что совершающееся здесь отражает, словно в зеркале, то, что совершается там? В его родной деревне или в деревне любого из них?

— Все благополучно… живы-здоровы, шлют привет.

Ответив, он оборвал свои мысли и нарушил молчание, словно стремясь оттянуть время. Он не думал о бессодержательности такого ответа. Он думал лишь, что там, в деревне, он ответил примерно так же, когда ему задали подобный же вопрос: «Скажи, как там у вас, в армии?»

Это тоже было после обильного ужина. Но тогда устроили настоящее пиршество, не то что здесь! И тогда поначалу царила атмосфера возбужденной радости, сыпались бесчисленные вопросы обо всем вообще и ни о чем в частности. А под конец, после еды, питья и душевных излияний, вставал этот обескураживающий вопрос, который означал, что веселье кончилось и начинается серьезный разговор. Там тоже ощущали бессодержательность его ответа, и вновь задавали этот вопрос, уже в иных словах. Но независимо от слов смысл их был всегда тот же, и выражали они просьбу:

— Расскажи о том, что ты видел.

Там он вглядывался в глаза, устремленные на него, и угадывал в глубине их одно и то же — безграничное желание знать правду, безграничный страх перед неведомым, мучительное сомнение, роковое и невыносимое для них. А для него главное состояло не в том, чтобы найти в себе мужество сказать им правду. Главное было знать все, о чем его спрашивают, и суметь рассказать то немногое, что он пережил, — а кое-что, по крайней мере, ему довелось пережить, увидеть и совершить.

Там он представлял армию, был ее посланцем, говорил от ее лица с людьми, которые ничего с легкостью не принимают на веру, сомневаются, надеются и любят его вопреки всему. И странное дело, там он забывает все, что смущает его здесь, забывает свои тяготы, тревоги, невзгоды. Но здесь, вот сейчас, когда мундир его еще покрыт дорожной пылью и едва доедена привезенная им курица, когда он видит выражение горечи на лицах своих товарищей, когда вопросы сыплются на него со всех сторон…

— Живы-здоровы? И только-то? Но разве они не расспрашивали о нас?

И кто-то сам же отвечает:

— Ясное дело, они тебе не поверили! Ясное дело!..

Здесь, вдали от деревни, он чувствует свое единение с ней. Ему хочется разорвать этот заколдованный круг, найти выход из этого нелепого положения, порождающего чувства, в которых непременно надо разобраться до конца, сколь бы горьки они ни были, вызывающего все новые противоречия, которых не должны бояться люди, стоящие лицом к лицу со смертью.

Он сказал резко:

— Ну и что? Вполне понятно, если они спрашивают!

— И вполне понятно, если не верят ни единому твоему слову.

Это с насмешкой произнес Махмуд. Ахмед не рассердился. Он вспомнил, что сам разделял сомнения своих товарищей. Но это лишь одна сторона дела. Он решительно возразил:

— Они ищут то, чему могли бы верить.

Ахмед помолчал немного, чувствуя, что из слившейся воедино преданности деревне и армии рождается новая, высшая преданность, верность правде, стремление ее познать. Стараясь говорить спокойно, он продолжал:

— В нашей жизни произошло нечто ужасное. И вот одна из причин — люди верили всему, что им говорили. Они не задавали вопросов, утратили способность сомневаться. И так легко понять…

Махмуд прервал его с горячностью, без следа обычного своего веселого добродушия:

— Разве это справедливо, что мы здесь ведем жестокую войну, днем и ночью рискуем жизнью, терпим лишения, а люди, о которых ты говорил, живут себе как ни в чем не бывало? Вот ты сейчас прямо оттуда. Что изменилось в их жизни? Кафе, рестораны, кино. Мелкие будничные заботы. Все как обычно. Пока им не встретится кто-нибудь, вернувшийся с фронта. А тогда они требуют от нас чуда, ни больше ни меньше, признают только совершенство, не прощают ни малейших ошибок. Почему бы им не побывать здесь, не взглянуть собственными глазами?

Ахмеда не испугало выражение полной солидарности с Махмудом, которое он прочитал на лицах товарищей. Он разделял их возмущение. Но он возразил:

— Дело совсем не в том. Так ставить вопрос нельзя.

Он произнес это все тем же спокойным тоном. И в тон ему они так же спокойно спросили в один голос:

— А в чем же тогда дело?