Живи и не бойся

Храм был построен в стиле Новгородской церкви пятнадцатого века, а расписывал его Альберт Бенуа, здесь же и похороненный со своей женой. Внутри церкви было малолюдно, и Макс сразу увидел отца, стоявшего справа у иконостаса. Он любил там стоять и читать мемориальную табличку с именами генералов, офицеров и казаков, замученных британцами в Лиенце. Русские фамилии казались такими родными и знакомыми, будто все, кого убили англичане, были родственниками дворянам Елагиным. Но это было не так. И дед Константин ни с кем из них не был знаком. Незадолго до войны он закончил Сорбонну и, работая в окуппированном Париже, тайком записался в Сопротивление и передавал экономические сведения французскому правительству, находящемуся в Лондоне. Как могли немцы так долго терпеть француза с русской фамилией? Это осталось загадкой. Но когда его всё-таки арестовали – в войне уже случился перелом, и расстрелять деда не успели.

Служба заканчивалась. На солею вышел старенький священник и начал негромко говорить проповедь. Макс не прислушивался поначалу, но какие-то слова иерея заставили его вздрогнуть и подойти поближе.

– …Вы знаете, что на этом кладбище похоронен Борис Константинович Зайцев. Недавно я перечитывал его записки о жизни во Франции и поразился, насколько глубокой была его оценка жизни русской эмиграции. Вот послушайте… – голос батюшки окреп. Он достал из кармана небольшой листочек и зачитал: – "Политические формы России рухнули легко: видимо, себя пережили. Дух России оказался вечно жив. В бедах крушениях он сильней расцвёл. Насколько есть в нём дуновение Духа Святого, настолько и жизнь." Вы слышите, братья и сестры? Насколько в нас живёт Дух Святой, настолько мы и живы. А не будет Духа, будем как гробы – внешне красивыми, а внутри… сами знаете что. Если есть в нас истинная жизнь, то всё остальное Господь подаст, а не будет Духа – тогда будет по слову другого великого человека: "И с отвращением читая жизнь мою, я трепещу и проклинаю, и горько жалуюсь, и горько слёзы лью…" Вопль Пушкина по Истине да будет в наших сердцах. А мы чувствуем тоску, неудовлетворённость от собственной боязливости, но молчим и ничего не предпринимаем. Чего мы боимся? Может, потерять что-то материальное? Но разве не страшнее потерять себя? Мы должны сопротивляться миру сему, поклоняться Правде, иначе наша соль снова потеряет силу, и Господь, уже однажды низвергший наших предков вон из России, исторгнет и отсюда.

Тяжелое молчание было ему ответом. На кладбище никогда не было особенно радостно, а тут ещё батюшка Валентин тоску навёл. Права Валери – как это по-русски – всё усложнять…

Макс подошёл к отцу и взял его под руку. Тот вздрогнул и повернулся. Как он постарел в последнее время! Осунувшееся лицо избороздили морщины, которых раньше Макс и не замечал. Под глазами мешки. А ведь отец ещё не старый, на пенсию только на следующий год собирался выйти.

– Папа, ты хорошо себя чувствуешь? – прошептал Максим, выходя с ним из душного храма.

Тот задумчиво кивнул.

– Спасибо, что приехал. К деду пойдём? Надо поправить могилу, да и к твоему прадеду с прабабкой заглянем. Они там недалеко.

– Я помню, отец, – ответил Макс.

На старых могилах под православными каменными крестами были установлены дощечки "Елагин Николай Константинович 1885–1961 гг. Елагина Софья Алексеевна 1891–1960 гг." Прадед так любил свою жену, что прожил без неё меньше года. Макс, конечно, их не застал, а вот деда Константина помнил хорошо. Тот был сухощавым высоким стариком. Немного резким, но умевшим сдерживать эмоции, чтобы никого не обижать. Он брал маленького Макса в эту церковь причащаться, не принуждая выстаивать длинные службы. Но Максу самому нравилось стоять на литургии – уж больно красиво пел мужской хор, да и росписи храма он разглядывал с удовольствием, а потом дома пытался повторить рисунки Бенуа. Дед заметил его склонность к рисованию и настоял, чтобы Максима отдали в художественную школу. Теперь Макс добрым словом поминал дедушку…

Они с отцом очистили могилы от сорняков и старой листвы, покрасили оградку и пошли к выходу. Николя ступал тяжело, будто придавленный мыслями.

– Почему такую неприятную проповедь говорил сегодня отец Валентин? – вдруг вспомнил Макс, надеясь отвлечь отца от грустных мыслей.

– Неприятную? – задумчиво повторил Николя, – знаешь пословицу – хочешь узнать правду – приготовься услышать неприятное.

– Какую правду? – не понял Макс.

– Такую… мы всего боимся, сын, и я в том числе. Боюсь жить по совести, боюсь сказать правду, и даже Бога…

– Что Бога? – не понял Максим, заводя машину, – Бога боишься? Так Его, вроде, и положено бояться, разве нет?