Живи и не бойся

Анализируя своё состояние, Максим с удивлением понял, что как-то быстро перешёл от злости и следующей за ней депрессии к странному равнодушию, словно вчерашнее спиртное, действительно, сослужило ему хорошую службу и сняло напряжение. Сейчас он почти спокойно воспринимал сидящего рядом брата, будто тот и не был его соперником. А может, злость вылилась уже тогда, когда они боролись на шпагах… Ему не хотелось вспоминать Валери, но не от ревности и обиды, а потому что в душе поселилось разочарование в ней и досада на себя.

– Я звонить Бернарду не буду, передай ему, что завтра выезжаю в командировку. А ты куда-то собрался с Валери, я полагаю? – Жерар не ответил, только молча смотрел на него. – Да, понятно… Знаешь, я сегодня читал Набокова и думал, какой всё-таки слизняк этот Цинциннат – Марфинька ему о своих любовниках рассказывала, а он терпел…

Жерар смотрел, не понимая, и Макс понял, что с русской литературой его братец не знаком, но, словно издеваясь, продолжил:

– Так вот… Я не Цинциннат и тебе не советую таковым становиться, а то ещё казнят ненароком.

С этими словами он подмигнул опешившему брату и, не прощаясь, вышел на улицу.

* * *

От квартиры отца у него был ключ. Макс открыл дверь и почувствовал затхлый запах, в котором смешались и вино, и табак, и что-то ещё кислое, которым воняет обычно от помойки. Квартира представляла собой жалкое зрелище. С первого взгляда было понятно, что здесь давно не было женщины.

Максим прошёл в комнату и увидел спящего Николя. Он лежал на диване в одежде, а рядом, на полу, валялась бутылка из-под вина. Такое ощущение, что он пил прямо из горла…

– Папа, – Макс придвинул стул и попытался разбудить Николя, – папа, проснись.

Николя с трудом приоткрыл опухшие глаза и сфокусировал взгляд.

– А-а, Макс… ты пришёл.

– Папа, ты же утром выходил нормальный на работу… Я думал, ты бросил пить, а ты опять за своё.

С трудом приподнявшись, Николя попытался сесть, но у него это получилось только с помощью Макса. Выглядел он ужасно: несвежая рубашка была не заправлена, брюки помялись, чёрные густые волосы спутались и напоминали воронье гнездо.

– Твоя мать меня бросила, – пьяно вздохнул он, – и чем, по-твоему, я должен заниматься в одиночестве? Остаётся одна подруга, которая всегда со мной – бутылка.

– Я не хочу, чтобы ты так закончил жизнь. Уже все считают русских пьянчугами.

– Пусть считают, – махнул рукой Николя, – мне наплевать…

Макс хотел возмутиться, но внезапно понял, каково сейчас отцу. Если сам Максим ощущал свою молодость, и, даже страдая по девушке, он подсознательно верил, что обязательно встретит настоящую любовь, ту женщину, которая будет разделять с ним всё, что для него дорого, то отец уже не мог считать, что у него всё впереди. Впервые к отцу он почувствовал жалость.

– Отец… – слова не находились, но он понял, что должен попытаться найти что-то, что будет важно для него, – но ведь у тебя есть мечта. Помнишь, ты говорил, что хотел поехать в Россию? Ты уже передумал?

Николя вскинул глаза, его мутный взгляд немного протрезвел.

– А ведь правда, хотел… и сейчас хочу. Кстати, я тебе не говорил… мне было стыдно, что я не ответил…

– На что не ответил?

– На письмо, – Николя опустил голову и замолчал, словно раздумывая, стоит ли продолжать. Потом с усилием встал и нетвёрдой походкой подошёл к полкам с книгами. Из толстого тома Достоевского он вынул конверт и вернулся к Максу.

– Вот, прочитай, – выдохнул он.

Макс с удивлением вынул письмо из конверта, даже не посмотрев, откуда оно.