Живи с молнией

- Должно быть, мои вопросы покажутся вам глупыми, - сказал Фабермахер. - Боюсь, что у меня, как у большинства физиков-теоретиков, совершенно беспомощные руки - я умею обращаться только с карандашом. - Покраснев, он слегка пожал плечами. - В смысле техники я лишен всякой интуиции, так что, пожалуйста, будьте ко мне снисходительны. Вот, например, объясните мне, пожалуйста, как вы фокусируете пучок альфа-лучей на мишень?

Эрик стал объяснять принцип устройства прибора; Фабермахер кивал в знак того, что ему все понятно. Время от времени он перебивал Эрика вопросами; экспериментатору они сначала могли показаться наивными, но затем оказывалось, что ответить на них не так-то легко, потому что Фабермахер доискивался до самых основ. От застенчивости его не осталось и следа; присмотревшись к нему ближе, Эрик заметил на его лице тонкие морщинки. Трудно было угадать его возраст. Но вдруг Эрику наконец пришло на память, где он встречал имя Фабермахера.

- Ваш отец тоже физик-теоретик? - внезапно спросил Эрик.

- Нет.

- Значит, ваш дядя? Или двоюродный брат?

- Нет, - ответил Фабермахер. Он не спросил, почему это интересует Эрика, и попытался перевести разговор на прибор. Но через несколько минут Эрик снова вернулся к интересовавшему его вопросу.

- Я спросил вас об отце потому, что, помнится, несколько лет тому назад в "Цайтшрифт фюр физик" мне попадались статьи вашего однофамильца, объяснил он. - Я, признаться, их не читал - тогда они были мне еще недоступны. Я и подумал, что, может быть, вы имеете к автору какое-то отношение. Фамилия Фабермахер не так уж часто встречается, не правда ли?

- Да, пожалуй. - Фабермахер немного помолчал, на лице его попеременно отражались досада, растерянность и смущение. - Я действительно имею некоторое отношение к нему. Впрочем, это не совсем так, - признался он. Вероятно, я должен был сразу же ответить вам прямо. Статьи, которые вы видели, - мои. - Он взглянул Эрику в глаза острым, пронизывающим взглядом, но тут же густо покраснел и отвернулся. - Видите ли, я уже привык к таким вопросам. Может быть, мне следовало бы отпустить бороду. Я слишком молодо выгляжу, хотя печатаюсь уже пять лет.

- Пять лет! - недоверчиво сказал Эрик. - Сколько же вам лет в таком случае? По-моему, вы не старше меня. Мне двадцать три года.

- А мне двадцать один, - сказал Фабермахер. - Первую статью я написал шестнадцати лет. Профессор Нернст прочел ее вслух на одном научном собрании в Берлине. Статья была не очень хорошая, - прибавил он виновато и засмеялся. - Профессора Нернста поразил главным образом мой возраст. Я шел к решению проблемы слишком сложным путем. - Он снова взглянул на Эрика, и на лице его была откровенная досада, но, увидев выражение глаз собеседника, он сразу погрустнел и, резко переменив разговор, снова вернулся к вопросу, на который тот еще не дал ему удовлетворительного ответа.

Эрик отвечал, но мысли его были заняты другим. Он думал о том, что пять лет назад, когда он был студентом предпоследнего курса и изучал элементарную термодинамику и вводный курс дифференциальных уравнений, Фабермахер уже овладел тензорным исчислением, теорией вероятности и комплексными функциями и обращался с ними так же легко, как Эрик с отверткой. Эрик прикинул "в уме сроки и пришел к заключению, что в то время, когда он в колледже благоговел перед научными авторитетами своих преподавателей, работы Фабермахера уже обсуждались выдающимися физиками с мировой известностью. Он посмотрел на бледного юношу, почти мальчика, страдавшего от своей застенчивости, и преисполнился к нему таким благоговением и восторгом, какого до сих пор еще никогда не испытывал.

Он подумал о том, что все выдающиеся физики-теоретики, от Ньютона до Эйнштейна, достигли расцвета творческих сил в двадцать с небольшим лет и все свои знаменитые открытия в области теории сделали до тридцатилетнего возраста. Только физики-практики, экспериментаторы, входят в силу с возрастом, но ни один экспериментатор никогда не приобретал такой славы, как теоретики. Эрик так искренне восхищался Фабермахером, что в душе у него не оставалось места для мелких чувств вроде зависти. И в то же время он понял, почему Фабермахер так неохотно говорил о своей работе. Старики, очевидно, не признавали его, считая подобную скороспелость недопустимой в науке, а ученые одного с ним поколения, сравнивая его способности со своими, настолько поражались превосходству этого юноши, что он рисковал прослыть каким-то своеобразным уродцем, вроде теленка о двух головах. Должно быть, ему так часто приходилось видеть на лицах выражение откровенного любопытства, что он научился безошибочно различать первые его признаки. Вот это и тяготило Эрика: ведь он ни капельки не завидует таланту Фабермахера, и мысль о том, что Фабермахер может заподозрить в нем зависть, была ему чрезвычайно неприятна.

- Перестаньте, - сказал он. - Ведь это же нелепо, что вы задаете мне вопросы и ждете каких-то объяснений. Это я должен спрашивать вас.