Живи с молнией

Это было единственное место в Нью-Йорке, где Эрик мог познать истинную цену и самому себе и своим неприятностям. Здесь, у самой воды, ниже парков Риверсайд-Драйв, спускающихся террасами к реке, пролегала пустынная, голая полоска берега. Тут проходила железнодорожная ветка, по которой шли товарные поезда. Деревья здесь не росли, только кое-где виднелась трава да кучи камней. Через каждые полмили, словно маленькие островки отчаяния, тесно прижавшись друг к другу, стояли лачуги, сбитые из ржавого железа, досок, старых ящиков и расплющенных консервных банок. Здесь жили семьи безработных, настолько обнищавшие, что даже городские трущобы были для них недоступны. Город навалился на них огромной тяжестью и вытеснил их сюда, на пустыри, где люди соперничали из-за работы, голодали вместе и переживали свои страхи и заботы в одиночку.

Живя в городе, Эрик никогда не отдавал себе отчета в происходящей вокруг него борьбе за существование. Она шла всюду и везде, и он так близко соприкасался с нею, так привык к ней, что уже ничего не замечал, да и кроме того он был всецело поглощен собою и жил словно в скорлупе. Эрик был слеп и глух язвам этого города. Только здесь, внизу, он постигал характер жизни, кипящей наверху, на каменном плато. С такой нуждой, как здесь, он сталкивался не впервые. Эти городишки из лачуг попадались ему в каждом уголке страны, где ему пришлось побывать. Они невольно притягивали к себе его мысли, потому что стоило ему увидеть такое поселение, как на него внезапно находил страх: кто знает, быть может, и ему суждено кончить этим? Обитатели лачуг не были ни преступниками, ни прокаженными. Это были обыкновенные люди, ничуть не хуже тех, что жили наверху.

Тут ютились рабочие, механики, клерки, инженеры - представители всех тех профессий, которыми держится мир. И если такова судьба людей самых необходимых профессий, то что же может ожидать физика? Здесь, внизу, одно название его специальности показалось бы напыщенным и смехотворным. По сравнению со здешними обитателями он просто богач, который бесится с жиру и страдает от того, что ему приходится выбирать между двумя удобными местечками. Словами "заметное стремление" ничего нельзя было здесь оправдать, ибо у кого тут не было своих заветных стремлений? Невозможность жениться при его жалованье казалась таким пустяковым горем - ведь здесь целые семьи жили, не имея ни гроша. И опять-таки, разве можно здесь произнести слово "физик", не вздрогнув от его нелепости?

Но как эти люди не могли отрешиться от своих надежд, так и Эрик не мог полностью отделаться от мыслей о своих личных проблемах. Они не оставляли его, потому что были частью его самого, как голова, как руки, как свойственные ему жесты. Он привел сюда Сабину потому, что его тянула к себе река и привлекала эта полоска земли, где не было ни парка, ни каменных приступок, отделяющих тротуар от мостовой, и, наконец, он бессознательно искал такой обстановки, в которой жалость к себе показалась бы ему недостойной.

Они медленно прошли мимо низкого деревянного барака, потом миновали целое нагромождение дерриков и подъемных кранов, похожих на стадо уродливых допотопных чудовищ, застывших в момент междоусобной свары. Здесь помещалась контора строительства нового трека для мотоциклетных гонок. Скамейка ночного сторожа была пуста, но они мельком увидели его в темноте, в кабине одного из дерриков. Он раскуривал трубку в головной части спящей машины, словно чувствуя себя победителем этих чудовищ.

Сабине передалось настроение Эрика, она шла рядом, ни о чем не спрашивая. Впрочем, сегодня она не была так жизнерадостна, как обычно. Эрик знал, что она тоже устала от разочарований. Они шли вдоль глухой стены барака; ветерок с реки трепал ее платье и волосы. Луна еще не взошла, но им освещал путь слабый отблеск электрического зарева на облачном небе. Она шла в ногу с ним и молча ждала. Рассеянно, по привычке, он взял сумочку из ее теплых пальцев.

- Мне теперь очень стыдно, - сказал он, - что я никогда не стремился кончить опыт ради самого опыта. Я всегда думал о том, чего _он_ хочет и чего _я_ хочу. А я ручаюсь, что все это совершенно неважно. Главное опыт.

- Странно, - продолжал он размышлять вслух, - когда Траскер пришел в лабораторию и заявил, что собирается заняться исследованием атомного ядра, мне вдруг стало чертовски неприятно. Должно быть, я ревную. Мне самому хочется проделать всю эту работу. Не спрашивай меня, что это значит, потому что в конечном счете не все ли равно, кто первый получит верный ответ? В конечном счете это, разумеется, все равно, но для меня, вот теперь, сейчас, - совсем не все равно. Если я изо всех сил бьюсь над сложным вопросом и в конце концов нахожу решение, то я хочу быть первым. Ты скажешь, это честолюбие. Но что бы это ни было, видишь, до чего оно меня доводит!

- Пока я вижу только то, что твои желания осуществляются, - медленно сказала Сабина. - Если, конечно, ты от меня ничего не скрываешь.