Живи с молнией

Через некоторое время Фабермахер понял, что может ее полюбить, но сильно сомневался в том, что он ее интересует или сможет когда-либо заинтересовать; кроме того, нельзя было не считаться и с другими. К тому же Эдна устроила так, чтобы в сентябре перебраться в Чикаго. Фабермахеру не хотелось думать о том, что будет, когда она приедет. Одно только он отчетливо сознавал: давно уже он не был так спокоен и счастлив, как в это лето. Он жил сегодняшним днем и не задумывался о будущем.

Лето подходило к концу, и, как Фабермахер и ожидал, в жизни его снова наступила мрачная полоса. Эдна появилась в начале октября, цветущая и загорелая. Она приезжала из Чикаго когда вздумается, и избавиться от нее было еще труднее, чем прежде. Лето породило в нем томительные желания, которые могла утолить только женщина, и когда наступила зима, он оказался связанным с Эдной еще крепче, чем раньше.

В конце первого семестра стало ясно, что Риган и не думает уходить в отставку; впрочем, Фабермахер уже и не ждал этого. Он попросту не обращал внимания на Ригана и надеялся, что тот в свою очередь не будет обращать внимания на него. Так оно, вероятно, и было бы, но, к несчастью, Эрик оказался слишком хорошим другом, чтобы промолчать, когда нападают на товарища, и в конце концов мирное спокойствие растаяло, как утренний туман от лучей солнца, а Фабермахеру пришлось наяву пережить все ужасы, которые мучили его в кошмарах.

6

Двухэтажное здание физического факультета Кемберлендского университета было выстроено в форме буквы «П». В нижнем этаже находились аудитории, учебные лаборатории и библиотека. Второй этаж занимала канцелярия, преподавательская и лаборатория для исследовательской работы. Однако здесь не чувствовалось той атмосферы взволнованности и напряженной спешки, которая царила в лабораториях Мичиганского и Колумбийского университетов. Четверо из пяти профессоров физического факультета были старше пятидесяти пяти лет, и только двое из них пытались заниматься научными исследованиями.

Направо от кабинета Ригана находилась лаборатория профессора Чарлза Тримейна. Сам Тримейн, седой, с солидным брюшком и приятной, всегда немножко виноватой улыбкой, производил впечатление человека, совершенно изнемогающего от усталости. Несколько лет назад, после долгих трудов, он смастерил наконец камеру Вильсона, но с тех пор только и делал, что ремонтировал ее; эта работа имела такую же научную ценность, как если бы он беспрерывно заводил свои карманные часы.

По соседству с лабораторией Тримейна находилось пустующее помещение, а за ним начинался ряд комнат, принадлежащих профессору Хэтчу, преподававшему оптику и теорию света. А так как он к тому же был штатным консультантом одной фирмы, выпускающей фотоаппараты, то пользовался университетской лабораторией для разрешения интересующих эту фирму проблем. Он был точен, аккуратен и деловит. Его рубашки неизменно сияли белизной, а синий галстук бабочкой был безукоризненно опрятен. Хэтч всегда быстро проходил через холл, нервно улыбаясь и потупив глаза. Однажды, когда Фабермахер вышел из комнаты, Хэтч обернулся к Эрику с наивным любопытством во взгляде.

– Неужели он действительно еврей?

Профессор Сэмюэл Косгров когда-то работал в «Дженерал электрик компани» и сейчас занимался исследованием применения сложных электронных ламп. Это был маленький рыжеватый шотландец, получивший докторскую степень в Лондонском университете. Он был холост, и выражение тайной и терпеливой грусти на его лице объяснялось просто сосредоточенностью, но все жены преподавателей и его студентки считали своим долгом проявлять участие и заботиться о нем. Профессор Косгров, казалось, кротко удивлялся тому, что не он, а нелюдимый Фабермахер занял в семье Горинов место друга-холостяка.

Постоянные преподаватели факультета представляли собой малоинтересную публику, – с ними можно было приятно поговорить о чем угодно, только не о физике. Эрик и Траскер поняли это с самого начала, но считали, что когда на факультете начнется энергичная и многосторонняя исследовательская деятельность, каждого из этих людей можно будет использовать для какой-нибудь технической работы, не требующей творческого труда. Теперь, когда умер Лич, а Риган по-прежнему оставался деканом, Эрик и Траскер поневоле были вынуждены подчиниться законам этого мирка и примириться с господствовавшим в нем лицемерием.

Когда настало время планировать собственную исследовательскую работу, им пришлось полностью отказаться от своих первоначальных замыслов. Эрик заявил, что ему хотелось бы продолжить начатую в Мичигане работу над дейтрон-дейтроновым генератором нейтронов, которую можно было связать с теоретическими изысканиями Фабермахера.

– Но будут ли у нас еще средства на сооружение генератора? – возразил Траскер. – От Ригана я не слышал ни слова относительно размера ассигнований на исследовательскую работу.