Живём ли мы свой век

Думается, было бы разумно установить час «физической работы» в день для работников умственного труда в возрасте от 18 до 65 лет. Людям была бы польза, а государству — большой резерв физического труда. Ив случаях снегопада снег бы очень скоро убирался с улиц. Между тем горько смотреть, когда наши женщины-дворники убирают тяжёлый снег, а здоровые молодые мужчины спокойно проходят мимо, изнывают дома от физического безделья.

Физический труд — основа здоровья и долгой жизни. И тот, кто отрывается от него, обрекает себя на преждевременную старость.

Наконец, войны. Они ведь тоже сеют травмы — смертельные и несмертельные, большие и малые.

Не станем здесь приводить кровавую статистику войн — скажем лишь, что до сих пор человечество не сумело найти смирительную рубашку и накинуть её на тех, кто сеет в мире вражду и войны, играет судьбами народов и государств.

Глава двенадцатая

 В горах Памира высоко стояло жаркое октябрьское солнце. По тропинке, ставшей родной и знакомой, поднимался к Чинару Сойкин. За спиной он тащил громоздкий, завернутый в мешковину багет. Сама картина, бережно свернутая в трубку, покоилась в рюкзаке. И чем выше поднимался, тем чаще перекидывал багет с плеча на плечо. Он уже рисовал в своём воображении, как вечером войдёт в клуб бабаев, поставит у стены картину, торжественно скажет: «Принимайте подарок!..» Нет!., не так он скажет — попроще и тише: «Для вашего клуба писал». А Боймирзо... Тот поднимется со своего места и объяснит бабаям: «Русский художник, наш гость, картину свою в дар кишлаку Чинар преподносит». И порывисто шагнет к нему, станет благодарить. А бабаи будут покачивать головами, говорить между собой: «Благородный человек!.. Картину нам... подарил. А как нарисовал!.. Нет, вы только смотрите — какая это картина. Она бы в Душанбе центральную галерею украсила!..»

Потом Сойкину становилось совестно своих мыслей, и он от них отвлекался, смотрел на горы, любовался сиянием тихого, ясного дня. Два года он не был в горах, но, как и раньше, его охватило чувство восторга и восхищения и какой-то тихой, неземной умиротворённости при виде вечно сияющих снежных вершин, неба, льющего на землю теплое дыхание вечности.

Виктор уже более недели жил в Нуреке, сделал множество зарисовок с натуры, набросал портреты почти всех членов бригады Мирсаида. От него с печалью узнал о смерти Курбан-аки и послал об этом письмо Чугуеву. Теперь он поднимался в знакомый кишлак, где его уже ожидал Молдаванов, прилетевший сюда два дня назад.

Глухое стрекотание раздалось за горой, заслонявшей вид на Пулисангинское ущелье, где возводилась плотина; вначале Сойкин решил, что это доносится шум экскаваторов, но стрекотание нарастало так, словно кто-то часто-часто стучал молотком по камню или крутил гигантскую трещотку. А скоро из-за горы показался вертолет. Он летел в сторону кишлака Чинар. И странный груз висел у него под фюзеляжем: то ли камень, то ли человек, схватившийся за конец веревки.

«Что же это они тянут на веревке?» — спрашивал себя художник, в недоумении провожая вертолет.

Вертолет удалился, и груз его так и остался для художника загадкой.

Прямиком через неглубокое ущелье направился Сойкин в кишлак Чинар. Метрах в двухстах заметил группу людей. Шли они по тропе, соединяющей Нурек с Чинаром,— а через несколько минут он уже пожимал руки Мирсаиду, Зине, Алексею Ивановичу, машинистам экскаваторной бригады: бригада почти в полном составе направлялась в кишлак Чинар на концерт Молдаванова.

Алексей Иванович кивнул на Мирсаида, сказал:

— Да вот... в гости к нему. Давно собирались.

Зина смущенно пряталась за спины машинистов. Обычно такая смелая, общительная, здесь она чувствовала себя неловко, видимо, знала, что в доме Мирсаида её встретят уже как невесту.

По дороге Алексей Иванович рассказывал:

— Боймирзо Шукуров выпросил у алюминщиков вертолет. Он звонил в филармонию. Нашлись и русские артисты, там как раз москвичи гастролируют — пианистка знаменитая и певица... Обе они тоже летят на вертолете.

Бригадир повернулся к Мирсаиду:

— То-то будет праздник для твоих земляков! Строители вышли на ровное место, и им открылся кишлак, затененный кроной гигантского чинара, а метрах в пятидесяти от селения, возле школы, вертолет с обвисшими, как усы запорожца, лопастями винта, рой детворы да и взрослых, облепивших впервые залетевшую сюда диковинную машину.

Строители пошли к Мирсаиду, а художник свернул в саклю Боймирзо, где они с певцом раньше квартировали. Молдаванов встретил его шумно, долго тряс, сжимая в объятиях.

— Рад тебя видеть, дружище. Вот молодец! Пришёл вовремя, я как раз заканчиваю составлять программу концерта. — Ты, москвич, должен знать пианистку Тамару Николаевну Гусеву и певицу Эмму Ивановну Маслову.

Художник кивнул:

— Да, я их знаю. Ну, не коротко, не так, как вас, а слушал обеих. И что же?

Певец поднял к губам палец, зашикал:

— Тише ты, они здесь!

Показал на стену, за которой была женская половина сакли.

— Гусева будет мне аккомпанировать, а с Масловой мы споем дуэтом.

— Как я разумею... вам надо бы порепетировать?..