Живите вечно.Повести, рассказы, очерки, стихи писателей Кубани к 50-летию Победы в Великой Отечественной войне

Атаки следовали одна за другой, с утра допоздна, и десятого, и одиннадцатого сентября. Немцев удалось потеснить где на километр, где на два, четыре, может быть, пять… но не больше! Хитростей, особого военного ума, повторяю, не было: вперед, круто в лоб, напролом. Ряды полка, укомплектованного почти сплошь восемнадцатилетними ребятами — сибиряками, гибельно редели. Убивало, калечило знакомых мне командиров и бойцов. Пронесли на носилках мимо КП неподвижного желтого лейтенанта Бардина, вряд ли жильца на этом свете — ему оторвало руку, большая потеря крови… Еще вчера я видел его, оправдывавшегося в чем-то перед командиром пульроты Бабадеем и комиссаром полка, наседавшими на него с двух сторон; я так и не узнал, за что же они его так, в чем его вина. Хотя и догадывался, что у командира роты с его заместителем по строевой давние контры, еще в эшелоне были у них стычки, чего-то никак не могли поделить. Теперь это уже не имело никакого значения. Тем более, что вскоре и самому Бабадею, некогда взявшему меня в роту и посулившему пулемет, осколком раздробило тазовую кость, слепое ранение в таз — и кончен спор, быть может, кончена была и сама жизнь.

Утром 12–го комиссар полка (помню две его шпалы в петлицах, рябое, в оспинах, лицо — и ничего больше) принес на КП залитый кровью комсомольский билет Володи Максименко — вот как раз к нему, пулеметчику, я был приставлен Бабадеем вторым номером. Он был с Украины, я тоже — по землячеству, среди сплошных сибиряков, мы с ним успели по — доброму сблизиться. Да тут еще и пулемет — общая забота…

Час или два назад жизнь Володи Максименко оборвалась.

Вытерев пилоткой потный лоб, комиссар сказал устало:

— Толковый был паренек, ему б в училище… Исполнительный… — Помолчал, не зная, что бы еще сказать, а что скажешь; чувствовалось, что потеря этого бойца ему тягостна особенно. — Поди, и с девчонками еще не целовался…

3.

Тогда же утром прервалась связь с подбитым танком, в котором оборудовал свой наблюдательный пункт командир полка майор Савин, низенький бритоголовый крепыш с медалью «XX лет РККА» на до бела выгоревшей, лишь в подмышках желтой гимнастерке. Старый, еще с гражданской, кадровый военный. В гражданскую, видно, кавалерист — ходил на кривоватых ногах вразвалочку, похлестывая неизменной плеткой. Была, видно, у него и лошадка, но не припомню, чаще на бричке я его видел.

Я его недолюбливал. Однажды на марше был свидетелем, как он раза три огрел по спине плетью неосторожно закурившего молоденького красноармейца. Не нарушай светомаскировку!

Увиденное ошеломило меня. У меня успели сложиться несколько иные представления о нашей жизни и ее установках. О том, что в ней допустимо, исходя из наших идеологических норм, самых справедливых, научно выверенных и гуманных, а что нет.

Чуть ли не с опаской подошел к красноармейцу, поспешно растирающему окурок.

— Да он же тебя плетью… как раба!

Паренек взглянул на меня как-то вскользь, не различая. И, словно стараясь убедить в том самого себя, нехотя пробормотал:

— Он за дело. Зазря не ударит.

Что-то в его тоне я не мог ни принять, ни извинить — да, не так был воспитан, да, не то мне внушали. Правда, внушали, закрывая при этом глаза на явную ложь и тайную кровь нашей жизни.

Впоследствии, улучив минуту, рассказал об этом эпизоде, да были уже и другие, капитану Гузенко.

— Партизан, — тускло сказал он о Савине и отвернулся, думая о чем-то своем. — Гражданская война в нем как отрыжка. Да и что же, ты разве не видишь, где мы находимся?

Подтекст был щадящий командира полка: а как тут иначе? О чем толковать, когда человек отстал на марше, приболел, что ли, кое-как все же приплелся сутки спустя — а его расстреливают перед строем!

* Жуков Г. К. Воспоминания и размышления. М., 1969. С. 400 — 401

А то, подумаешь, плеткой огрел!

Выводы предоставлялось делать мне самому. Что ж, плетку я не смог бы извинить, если бы ею размахивал сам маршал Жуков, вообще-то не чуждый и такого метода убеждения. Но не видел я его, тогда еще генерала, хотя и рядом была та Котлубань. Может, и к лучшему, что не видел…

Между тем Гузенко куда попадя меня не гонял, чувствуется, берег, пока в его власти, да и не было необходимости. Но тут что-то случилось, как я сказал уже, со связью, порыв, конечно, и не один, связисты не управлялись, тоже ведь калечило их, гибли — вот и послан я был к Савину с какой-то дежурной срочной информацией.

Помню тот подбитый наш танк, он выгодно, удобно для обзора торчал на некоторой, можно сказать, возвышенности, сначала на самой передовой, а теперь в относительном уже тылу. Изредка от танка рикошетили какие-то осколки, визжало рваное железо, посвистывали здесь и шальные пули. Короче, снаружи было достаточно неуютно, столбом не помаячишь, оголенный танк этот защищал лишь постольку поскольку. Но был вырыт под ним и окопчик.