Живица: Жизнь без праздников; Колодец

– Да, Николай Васильевич, – продолжил свою мысль Будьдобрый, – все мы умные, все смелые, пока вот так – за столом и на голову не капает. Куда и смелость девается, если оттуда, сверху, директива… И попробуй… похерить. Штаны принародно снимут и высекут. А сколько всяких депеш – ого! И вот что диво – у меня ведь все эти депеши со времен коллективизации в отдельном месте хранятся, теперь-то есть время и это изучать! Диво, когда так разложишь пасьянс из депеш вплоть до шестьдесят пятого, а то и по сей день, да оценишь, то уже и не надо быть мудрецом, чтобы понять: все указания и постановления отменялись или перечеркивались другими – вечное «головокружение». И год от года не легче. Как будто, можно подумать, вредительство. – Будьдобрый и руку вскинул. – О! Видишь, какой я умный да смелый, а это потому, что на голову не капает… Пятнадцать лет в Перелетихе председателем – всех перещеголял по времени! – всяких указок начитался, всё выполнял, а иначе как журавушка закурлыкал бы! И вот, поверь, горько, но не стыдно, а ведь уже туда заглядываю, – он ткнул пальцем вниз, себе под ноги, – спасаться пора бы, ан нет – не стыдно, потому как не своя воля и виноватого не найдешь – любой на моем месте точно так же и поступил бы, куда денешься! Единственный раз воспротивился – это по объединению. А толку? – Он прикрыл глаза, видимо, вспоминая прошлое и криво усмехаясь этому прошлому. – Взял – и воспротивился! Приложили… свинцовую примочку. Мне уже нелепо было правеж чинить – тогда уже за шестьдесят перевалило… А только я, Коля, и до сих пор полагаю так: укрупнение под корень подсекло сельское хозяйство, это, пожалуй, самая продуманная штука была после войны для сельского хозяйства – долго не расхлебаемся… А вот совесть под конец жизни о другом страдает – стыдно и прощения не нахожу себе: на людей, на обездоленных баб нельзя было давить. А давил, эх, давил… И с личных усадов чуть ли не палкой выгонял на поля, и сено, подкошенное по обочинам, отбирал, и в счет налогов со двора скотину уводил, и не отпускал ни под каким предлогом на выезд – всё было, вот чего нельзя было делать. Шуми, там, кричи, грози, но не дави – и без того раздавлены… А люди-то, люди – за всё прощали… Помню, как это покойная Лиза Струнина – больная, с детьми – на колени падала, Христа ради просила: дай справку, отпусти, погибаем… Не отпустил. Молодец, сама уехала… Так ведь потом-то пришел к ней, поклонился: поработай – и опять, считай, за так. Плюнула бы в морду – и права была бы… Нет, вышла телятницей за полтинник в день: как же, говорит, работу работать надо, людей кормить надо – и вышла. Я тогда домой пришел – и напился, глаза на себя не смотрели… Эх, какие же люди безотказные и как это мы их: до хруста, в бараний рог… Милосердие людское загубили – и я губил, и я топтал… Я ведь потому только и в Летнево убежал – земли тамошней стыдно, людей-то бывалых уже и не осталось…

* * *

Машину занесло, и по глинистому, точно намыленному спуску на мост поволокло юзом… Раков безуспешно пытался выровнять машину – ничего не получалось. Уже развернуло поперек дороги, когда задние колеса точно за что-то зацепились и машину как по циркулю – понесло! – ещё момент и кувырком, но Раков вовремя отпустил тормоз, резко вывернул руль – и машина полуюзом вкатилась на сплошь покрытый грязью мост.

Раков выругался, руки напряженно дрожали.

«Ну, шоферское дело надо бросать – иначе угроблюсь… и других угроблю», – с досадой и гневом подумал он, хотя, наверно, знал, что так и будет сам водить машину.

И на этот раз Раков поехал было в Летнево не ради прогулки – опять же был необходим совет председателя-пенсионера.

Не давала Ракову покоя мысль: а что, если отказаться от плуга? Кое-чему научили и Мальцев, и целина, и исторический опыт выращивания кустистой пшеницы, но главное – народный опыт: ведь испокон русские земли ковыряли сохой, а соха – не плуг, соха, скорее, рыхлитель. И семян тратили меньше, а урожай получали… Был уже и свой опыт: несколько лет назад клин в Гугине по необходимости всего лишь продисковали и засеяли ячменем – и диво: сняли урожае вдвое. Только дисковые бороны поразбили, да и нужны были новые, широкозахватные – а где их взять?.. Вот за советом – где взять? – и ехал..

Но с каждым шагом тяжелой дороги Раков все больше раздражался. Он даже не понимал, что его раздражает – то ли Будьдобрый, то ли сама поездка за советом… Да и какой к чертям совет, что он может насоветовать, когда сам пятнадцать лет пилил подневольно. А что людей жалеть надо – вот и жалел бы. И понятно, что теперь не будет прежнего крестьянина – извели прежнего, постреляли, голодом уморили. И сам Будьдобрый изводил, а теперь, видите ль, совестью страдают… Прав ли был Раков, нет ли, но судил – и нервы его сдавали, и раздражение, скорее всего, безадресное раздражение точно гнев возгоралось в нем… Хотя, возможно, виной всему была разбитая дорога и спуск на мост.

Однако на развилке Раков неожиданно резко свернул в Перелетиху.

* * *