Живлй меч или Этюд о Счастье. Жизнь и смерть гражданина Сен-Жюста

Под крики «Да здравствует Республика!» и «Да здравствует Гора!» Леба занял свое место на вершине этой самой «Горы» вместе с другими членами Конвента. Слева от него возвышалось неизменное Дерево свободы, а справа уже у подножия искусственной горы – невероятных размеров высоченная колонна с обзорной площадкой, увенчанная изображением все той же Свободы, на этот раз в виде ее Гения.

Что ж, без изображения Свободы не мог обойтись ни один священный праздник Великой Республики. Статуя Гения Свободы соседствовала даже с гильотиной площади Революции. Но как все-таки это было похоже – новые славословия Верховному существу на поле Единения дублировали недавние торжества в Национальном парке. Вторая часть праздника показалась Леба почти лишней, особенно когда всем народным представителям не хватило места на вершине горы и опять возникла давка с изменническими возгласами некоторых депутатов, почти копировавшая точно такую же недавнюю толкотню и выкрики в искусственном амфитеатре перед макетом семи зол. Пожалуй, следовало бы закончить праздник после представления в Национальном парке триумфальным шествием по улицам Парижа…

Вдыхая воздух, пропитанный клубами возносившегося к небу ладана и других благовоний, Леба некоторое время наблюдал за перестроениями вокруг горы: колонна мужчин – справа, колонна женщин – слева, батальонные каре подростков – вокруг горы, на самой горе посередине разместились оркестры (в том числе в полном составе Национальный институт музыки и почти все артисты Парижской Оперы), а многочисленные хористы рассредоточились по всей ее площади.

Кроме, может быть, самого руководителя Национального института… Вот он, Франсуа Жозеф Госсек, композитор Революции, там, на вершине колонны с Гением Свободы, на ее командной площадке. Вот он поднимает руки. Взмах…

И прежде чем сложить
победные мечи,
Клянемся сокрушить злодейство
и тиранов.

Звуки труб и фанфар сливаются с пением ста тысяч человек. Гремит гимн Верховному существу…

Леба поет вместе со всеми и видит, как под звучание слов гимна Дезорга торжественные клятвы в честь Республики произносятся уже огромными группами народа: мужчины клянутся не выпускать из рук оружие, пока не будут уничтожены враги родины; юноши – не отставать от своих отцов и прославить себя на поле боя; девушки – выходить замуж только за защитников отечества.

– Да здравствует Республика! Да здравствует Республика! Да здравствует Республика!

Тысячекратные крики громадных толп заглушают музыку и пение хористов. Опьяняя самих себя, люди приходят в исступление: мужчины размахивают вытащенными из ножен саблями и потрясают пиками, девушки бросают вверх букеты цветов, матери поднимают над своей головой маленьких детей, старики простирают руки над молодыми, благословляя их на подвиги. В довершение всего гремит оглушающий артиллерийский залп. И сотни тысяч граждан Первой Республики вдруг на мгновение сливаются в одно целое в едином братском объятии…

Леба закрывает глаза…

* * *

– Диктаторы! – Триумвиры! – Злодеи! – Вот он, тиран! Диктатор! – Будь ты проклят! И ты, и твои сообщники! – Помолись, чтобы твое Верховное существо спасло тебя от возмездия, Великий жрец! – Первосвященник гильотины, тебе мало быть королем – ты хочешь быть богом! – Вспомни Шарлотту Корде, Цезарь! Каждый из нас может быть Брутом! – Твоя «Гора» станет тебе Тарпейской скалой! – Отпраздновал день святой Троицы, лицемер? – Праздник Троицы – Триумвиров! – Тираны! – Смерть им!…

Вот эти и многие другие оскорбительные возгласы из толпы членов Конвента, казалось, покорно бредущей за своим вожаком с поля Единения, Робеспьер слышал за спиной всю долгую дорогу обратно. Было темно. Неподкупный шел, опустив голову и глядя себе под ноги, которые то и дело наступали на брошенные букеты колосьев и цветов и на раздавленные трехцветные эмблемы. Он не оборачивался – лиц своих врагов он все равно бы не мог разглядеть. Но Робеспьер узнавал знакомые голоса и еще больше опускал голову. Верховное существо услышало его, услышал его и весь державный французский народ, не услышала только эта кучка предателей… Неподкупный всем своим телом чувствовал смрадное дыхание катившейся за ним следом толпы депутатов, ощущал спиной их ненавистные взгляды, и липкий страх начинал заползать в его душу. Нет, не страх перед тем, что свирепая в своем трусливом отчаянии толпа вдруг может напасть на него сзади и разорвать на части, – это был страх перед окончательно наметившейся возможностью поражения. Мечта о совершенном обществе добродетельных граждан, поклонявшихся справедливому Верховному существу, начинала понемногу отдаляться все дальше.

И тогда Робеспьер стискивал зубы, его кулаки угрожающе сжимались, и он думал о новом прериальском законе против тиранов.