Живое море. В мире безмолвия

Шаб-Сулейм — длинная, узкая цепочка рифов, протянувшаяся с юго-востока на северо-запад; коралловый венец здесь поднимается так близко к поверхности, что волны, рожденные неугомонным ветром, рассыпаются белыми цветками. У северо-западной оконечности Шаб-Сулейма я отыскал голубой проток достаточной ширины, чтобы «Калипсо» могла стать на якорь.

Спустили на воду плоскодонный алюминиевый катер и впятером подошли к рифу. Дюма и я, надев маски, пересекли вброд кишащие жизнью, изборожденные пустотами коралловые массивы и подплыли к краю подводного обрыва. В голубой хрустальной толще под нами, куда ни глянь, неторопливо скользили в подводном балете величественные серые и бурые акулы.

Мы вернулись к катеру, чтобы посовещаться с Эрто и профессором Пьером Драшем. Этот румяный, коренастый человек, знаток прикрепленной фауны, первым из океанографов овладел для своих исследований аквалангом.

— По-моему, надо нырять спиной к склону, — сказал Дюма. — Легче будет следить за акулами, наполовину сократится опасная зона.

— Я прибыл сюда собирать пробы, — возразил профессор Драш, — а не вертеться и следить за акулами.

И он прочитал нам лекцию на тему «Исследовательские работы под водой», словно мы находились в одной из аудиторий Сорбонны, а не на раскаленной сковороде пустынного рифа среди кишащих акулами вод. Профессор называл основные формы мадрепор, альционарий, асцидий, известковых водорослей. А я думал о том, что он очень мало нырял. Драш первым из ученых прошел далеко не легкий курс в школе подводных пловцов Тулонской группы подводных исследований военно-морских сил, но сложных погружений почти не совершал и лишь однажды побывал на глубине двухсот футов, на которой нам предстояло работать сегодня.

Дождавшись конца лекции, я сказал:

— Мне кажется, лучше всего такой порядок: Дюма и я будем телохранителями Драша. Профессор сможет всецело заняться сбором проб. Эрто пусть фотографирует, Бельтран останется в лодке следить за нашими пузырьками, чтобы в случае чего немедленно прийти на помощь.

Мои товарищи приступили к работе. Но я замешкался и поймал себя на том, что проверяю свое снаряжение с таким тщанием, словно совершаю священный обряд. Я не боялся предстоящего погружения, просто интуиция настойчиво подсказывала мне, что оно будет для меня особенно важным. Отсюда это необычное, индивидуалистическое настроение.

Но вот и я вошел в воду — такую теплую, что кожа почти не ощущала ее.

Надводный мир перестал существовать. Внизу, над пышными зарослями на склоне, ожидая меня, висели, будто марионетки, мои товарищи. Я присоединился к ним, и мы вместе подплыли к краю уступа. Прямо в бездну обрывалась отвесная живая стена. Дюма нашел удобное укрытие — уходящую вниз расщелину, и мы стали погружаться вдоль нее. Из мглы внезапно появлялись подводные странники: здоровенные каранги, бониты с ярко-голубой чешуей, серебристые сардинеллы. Подойдя к стене и кокетливо покружившись возле нас, они возвращались на свое морское приволье. Лениво пульсируя, плыли большие прозрачные медузы. У рифа их перехватывали и разрывали в клочья угольно-черные рыбки.

Замигали фотовспышки Эрто. Профессор Драш то и дело останавливался — отломить своей «отмычкой» колонию, сделать запись на пластмассовой табличке и опустить образец в подвешенную к поясу веревочную сетку. Идя вниз лицом к рифу, он впервые видел живыми существа, которые до сих пор изучал только по книгам или обезображенным, обесцвеченным формалином экземплярам. Кругом был биотоп, одновременно знакомый и незнакомый ему. И он забыл обо всем на свете. Озабоченный этим, я жестом указал Дюма на профессора. Мы обменялись выразительными взглядами: надо тщательно присматривать за Драшем.

Но рядом с этой хрупкой и в то же время такой величественной стеной трудно оставаться просто телохранителем. Кораллы были самых неожиданных форм и оттенков. Мы видели черепа карликов и великанов; султаны цвета охры и фуксина перемежались с окаменелыми розовато-лиловыми кустиками и красными сотами кораллов-органчиков. Великолепные акропоровые зонты простирались над мирно отдыхающими рыбами изумительной красно-золотой расцветки. Сквозь этот опрокинутый набок лес пробирались, петляя, горбатые морские улитки. В расщелинах рифа было столько тридакн, что хватило бы сделать купели для всех христианских церквей на свете. Приоткрытые створки обнажали сочное тело моллюска, напоминающее цветом крашеные губы вульгарной женщины.

Коралловые балконы, извилистые кулуары, несчетные трещины изрытого течениями рифа Шаб-Сулейм кишели статистами, ожидающими своего выхода на сцену. Я сунул голову в грот — испуганные рыбки сбились в кучу, прижались к стенкам; вооруженные шипами ощетинили спинные плавники. Маленькие пещеры были внутри «оштукатурены» яркими пятнами асцидий, гидроидов, известковых водорослей.