Живой

Я наблюдала, как опустилась его голова, и его плечи еще шире раздвинули мне бедра. Хватило всего одного прикосновения ртом, чтобы меня унесло. Все это время Меррик наблюдал.

Весь остаток дня и далеко за полночь он занимался со мной любовью, обожая меня так же, как и я обожала его.

Когда уже никто из нас не мог держать глаза открытыми, до меня дошло, что быть сломленным не означает, что всему конец. Трещины можно заполнить новыми путями, новыми друзьями, новой любовью и большим количеством пота и крови.

Возможно, быть сломленным — даже своего рода начало.

И наше будет длиться всю жизнь.

Эпилог

Два года спустя

Меррик

«Все мы сломлены, вот так и появляется свет. Эрнест Хемингуэй».

Я продолжал смотреть на цитату на стене маминой гостиной. Меня словно ударило о кирпичную стену в ту же секунду, как я вошел в дом.

Пока все рассаживались за столом, обсуждая свои планы на лето или какой еще фильм они хотели посмотреть, я все думал об этой цитате.

Я вернулся с войны разбитым человеком. Я жил во тьме, которой, как я думал, не будет конца. Но была причина для всего, что произошло тогда в пустыне.

То, что меня сломало, на самом деле спасло меня. Потому что я чувствовал свет, который пробивался через эти трещины.

Каждый раз, когда я смотрел на свою жену, на нашу красивую малышку, прижавшуюся к ее груди, я чувствовал тот свет, который сиял во мне.

В тот день, когда Грэйс согласилась выйти за меня, я почувствовал, как одна из тех трещин плотно закрылась. В ту ночь, когда она сказала мне, что она беременна, и когда слезы счастья наполнили ее глаза, закрылась ее одна трещина. Еще больше трещин открывались то здесь, то там. Трудности и препятствия, с которыми мы столкнулись вместе, навсегда оставят на нас немного царапин, но они не сломают нас.

В ту ночь, когда Грэйс трясла меня, сказав, что уже пора, я почувствовал, что одна закрылась, в то время как другая открылась.

Мы оба боялись, никто из нас не знал, чего ждать. Грэйс полагалась на меня, она не думала, что сможет снова справиться с чем-то вроде потери своего ребенка. Ей и не придется. По крайней мере, она будет не одна. Только не снова.

Та поездка в больницу была напряженной. Поездка на роды и выписку и подавно. Но в тот момент, когда мы оба услышали биение крошечного сердечка, сильное и спокойное, мы знали, что все будет хорошо.

Еще одна трещина затянулась.

Затем каждое испытание, с которым кто-то из нас в жизни сталкивался лицом к лицу, наконец-то приобретало смысл. Каждое испытание вело нас к тому моменту. Я благодарил Бога за то, что он дал мне второй шанс.

Я видел, как наша красавица дочка — это маленькое чудо — появилась на свет, и потерял самообладание. А Грэйс была рядом.

Кто я такой, чтобы воспитывать ребенка, такого совершенного и чистого, в мире, где так много ухабистых дорог? Но она была моим будущим, и Грэйс тоже. Они обе были посланы мне, чтобы я защищал их и любил. Я буду бороться за них обеих, пока дышу.

— Думаю, пора вздремнуть, — тихо сказала Грэйс. Разговор вокруг нас продолжался, когда она встала, чтобы унести маленькую Эрику в детскую.

Я пошел за ней, как всегда желая услышать, как она усыпляет нашу дочь, напевая ей. На Эрику это производило тот же эффект, что и на меня. Она всегда сразу же успокаивалась, ее любимое личико расслаблялось от звука голоса матери.

Я провел большинство ночей, повсюду следуя за этими двумя, стараясь убедиться, что я не упустил ни единой вещи.

Я стоял на пороге, наблюдая, как моя красивая жена укачивает нашего ребенка. От ее успокаивающего голоса у меня в миллионный раз внутри разливалось тепло.

Я стараюсь. Картинки от пребывания за морем все еще преследуют меня, но это потому, что я не хочу забывать, что случилось. Я хочу переживать это и знать, что те люди погибли ради меня. Я хочу чтить их за их смелость и помнить их за их подвиги.

Я собираюсь жить ради них. Ради Грэйс и Эрики.

Ради себя.

Конец